Тогда происходит возвращение к изначальному и, если угодно, наивному опыту, в котором мы имеем дело с целостностями. Если при этом появляются различные качества, то они по большей части показывают себя сплавленными особым образом. Это и есть то, что Бергсон как-то назвал, в противоположность «статическому аспекту» сознания, который, по его мнению, характерен для способа постижения интеллекта, «continuite heterogene». «Continuite» — это не какой-то комплекс элементов, но целостность. После Бергсона эту изначальную целостность увидели и феноменологи, а затем примерно в 1912 году, появились и гештальтпсихологи и разработали теорию «гештальта» еще подробнее. Изначально данное образует отнюдь не множество отграниченных, неизменных элементов, но внутренне сплавленные целостности, которые и извне не всегда так уж четко отграничены от своего окружения. Здесь имеются весьма примечательные переходы, вплоть до пограничных случаев, когда Гуссерль говорит о «скачке в качестве». Приняв эту установку, мы возвращаемся назад, к действительному, конкретному облику непосредственно данного внешнего мира, с которым мы фактически имеем дело в повседневной жизни.
Если выдвигают «принцип всех принципов», то, помимо двух других принципов, которые я упомянул сегодня в начале лекции, возникают и различные иные следствия. Что в познании является в конечном счете решающим? Изначальное созерцание. И если для особым образом оформленного предмета достигается соответствующий и особенно достоверный способ данности, то он несомненен и дает основание для окончательного решения. И наоборот, все, что не находит подтверждения в этой предельной сфере, является сомнительным: в нем можно усомниться, оно может быть ложным даже в большей мере, чем те заблуждения, о которых я говорил ранее. [Ибо эти] заблуждения сами выказывают себя заблуждениями и потом уже не опасны.
Наряду с «позитивным» постулатом, вытекающим из «принципа всех принципов», из него, поэтому, вытекает и «негативный» постулат: как бы красиво нечто ни было выстроено и обосновано в научном отношении, не следует ничего принимать, ни во что нельзя верить, если ему нельзя найти подтверждения в изначальном созерцании, из источников предельной достоверности! Коль скоро какая-то концепция представляет собой некую хотя и красивую, но абстрактную теорию, основания которой были почерпнуты только из повседневного опыта, она для наших исследований не может служить в качестве предпосылки, исходного пункта рассуждения. На первый взгляд кажется, что это — не что иное, как эмпиристский принцип. Ведь эмпирики тоже говорят: всякая теория должна иметь основу в опыте. Между тем, у Гуссерля смысл «опыта» стал другим, что проявляется среди прочего и в том, что стали другими результаты философского исследования. Каково же следующее методологическое следствие из того факта, что мы говорим: «Положим конец тысячам философских направлений, систем, спорящих друг с другом; построим наконец-то одну философию, причем именно с помощью "принципа всех принципов"»? Это следствие заключается в том, что мы ничего не говорим о том, чему мы не нашли подтверждения в предельном, изначальном опыте. Заветное желание и самое главное стремление Гуссерля на протяжении всей его жизни в том и состояло, чтобы построить единую философию. Это стремление разделяли и другие феноменологи. Эта философия, хотя она не забывает, что были и другие философии, и не отрицает, что были сделаны гениальные открытия, все же должна быть построена полностью заново, для нее должно быть заложено новое основание. В определенном смысле можно сказать: забудьте все, что вы знаете, и начните действительно разрабатывать непосредственный опыт! Представители частных наук говорят, что философия — это история человеческих заблуждений. Феноменологи этого совсем не утверждают. Но философия, понятая в феноменологическом смысле, не должна быть продолжением ни прежней философии, ни позитивной науки. Сколь бы ценной ни была наука сама по себе, — а в этом нет ни малейшего сомнения! — ее утверждения, ее предложения, принципы и аксиомы все же не могут считаться предпосылками в философии. Их нужно как-то лишить силы. Как станет ясно позднее, из такого подхода развивается проблематика так называемой «трансцендентальной редукции». Но пока следует зафиксировать только следующее: позитивная наука не должна приниматься как предпосылка, и следует сделать попытку заложить новый фундамент философского рассмотрения. Это не исключает, что в определенных областях мы можем прийти к тем же результатам, которые дает нам наука. Но сначала нужно проделать путь от изначальных перводанностей к определенным теоретическим идеям. Конечно, этот постулат и эта попытка все начать заново в глазах представителей наук выступают как самое ужасное, что только могли постулировать Гуссерль и феноменологи. Ведь математики и физики, конечно же, спрашивают: Боже мой, к чему нам такая философия, совсем не признающая науку и ее заслуживающие всяческого восхищения результаты. Что же, феноменологи хотят быть мудрее нас? Зачем? Да и как это вообще возможно? А позднее, в двадцатых и тридцатых годах, возникло одно очень живое течение, неопозитивизм — философия, которая постулировала «единую науку» и сама хотела быть только продолжением различных наук, то есть физики, биологии и т.