Над этим, как говорил Гуссерль, будут работать еще целые поколения, стремясь показать, как всё это связано и каковы имеющиеся здесь необходимые зависимости.
То, что Гуссерль в своих многочисленных работах открыл нам эту перспективу, причем с такой конкретностью, в специальных работах, специальных аналитических исследованиях, которые у других исследователей обнаружить совершенно невозможно, что он проделал это в совсем небольших анализах весьма ограниченных ситуаций или феноменов, над которыми он работал на протяжении многих недель, стремясь выявить вначале остающиеся скрытыми феномены и функции — это именно то, что я считаю самой большой заслугой Гуссерля. Он научил нас, как самим продолжать это дело, как исправлять и улучшать себя и как давать исправлять себя другим, — с тем чтобы уметь браться за те большие проблемы, которые здесь встают, придавать им конкретную форму и, по крайней мере, подготавливать, их разрешение. Проблематика, которая выходит затем на первый план в связи с реалистической или идеалистической концепцией, есть только небольшая часть этой большой проблематики. При этом, конечно, следовало бы выдвинуть требование, чтобы сама конститутивная проблематика как проблематика была сформулирована намного точнее и намного конкретнее.
Теперь нужно рассмотреть то, удовлетворителен ли характер или способ постановки вопроса, который Гуссерль формулирует в качестве проблемы конституирования реального мира. Не то, правилен ли он, — [возможно, он правилен только при наличии определенных исследовательских целей,] — но удовлетворителен ли он, если в конститутивном исследовании речь идет о предельном правовом решении, о решении по поводу значимости осуществляющегося в конституировании познания мира и тем самым также [о решении] вопроса о бытии этого мира. Ведь Гуссерль постоянно говорит так: «Вот я схватил соответствующий смысл вещи и теперь спрашиваю: что должно содержаться в различных конститутивных слоях, для того чтобы определенная вещь могла быть приведена к значимому явлению, чтобы смог конституироваться этот смысл?» Он, таким образом, задает вопрос о необходимом условии определенного конституированного смысла вещи. По сути дела, в случае указанной исследовательской цели (при исследовании «правовых вопросов», как говорит Гуссерль) речь идет о прямо противоположной проблеме. Речь идет о следующем вопросе: если вначале я совершенно пассивно отдаюсь потоку, имею текущее сознание и текущие, изначальные данные ощущения, то могу ли я потом при этих способах отношения, которые я осуществляю в этой совершенно своеобразной ситуации (отчасти описанной, например, и Бергсоном), повести себя так, что я оказываюсь принужденным тем, что не является моим способом отношения, после завершения всего процесса перейти к вещам, причем к так-то определенным вещам? Или же дело обстоит так, что я в изначально заданной ситуации постоянно истолковываю, перетолковываю, конституирую и оформляю нечто внесенное мной самим, и лишь после всего этого получаю определенный мир явлений? Оттуда и нужно начинать, т.е. с того, что гораздо позднее Гуссерль назвал «пассивным синтезом» — где я еще совершенно лишен активности, где я, собственно, еще не осуществляю никаких осознанно проводимых познавательных актов и операций. Вначале я совершенно пассивно отдаюсь потоку, и здесь для меня нечто синтезируется, синтезируется так, что я вынужден нечто полагать и предполагать. — Или же дело обстоит противоположным образом, так, что то, что я вначале здесь обнаруживаю, я, так сказать, на свой страх и риск преобразовываю, перетолковываю, истолковываю и т.д.? {И тогда именно} оттуда, т.е. от противоположного конца, следует нам исходить, чтобы показать, что то, что здесь конституируется, действительно должно конституироваться, при этом ничего не исказив, ничего не примыслив произвольно или непроизвольно.
В завершение я бы хотел сказать кое-что, то, что хотя и не касается Гуссерля прямо, но все же теснейшим образом связано с ним и с его идеализмом. Мы еще не знаем, как выглядит все наследие Гуссерля, поскольку лишь в лучшем случае 20-30 % того, что он наработал и оставил после себя, было опубликовано. Остальная же часть в настоящее время не опубликована и пока прочитана быть не может. Но если мы ограничимся только уже опубликованными или, лучше того, самим Гуссерлем выпущенными работами и постараемся понять, что же в действительности он сделал, то мы должны будем констатировать: был выдвинут тезис и были собраны многочисленные материалы; но, тем не менее, существуют гигантские пробелы в доказательстве, в обосновании тезисов конкретно проведенными аналитическими исследованиями. Что же в такой ситуации делать? Следует ли просто сказать: «Решение является ложным! Сделаны такие-то и такие-то ошибки!» И на этом остановиться? Разумеется, когда перед нами ложные результаты анализа, например, если перепутаны способ бытия и способ явления, и если делаются те или иные утверждения о различных способах бытия там, где на самом деле просто констатируется, что имеются различные способы явления — тогда, конечно, необходима критика.