д.; это форма аспекта, которая содержит в себе не-прямоугольную форму; но воспринятая вещь имеет прямоугольную форму]. Возьмем другой пример! Вот перед нами красивый, красный, гладкий шар. Например, если мы играем в бильярд, то у нас есть три шара на зеленом поле, два из них белые, а третий красный; и мы должны проделать кое-какие движения, чтобы соединить их и т.д. При восприятии мы должны видеть красный шар, причем именно как красный шар. И вот снова приходит моя внучка и начинает его рисовать. Что же она рисует? Она рисует тем же самым красным карандашом круг и однотонно закрашивает им же его внутреннее пространство. Итак, это то, что мы действительно здесь видим. Но ведь шар-то на рисунке плоский, однотонный по цвету и словно лежит на бумаге. Тут снова появляется учитель и говорит: «Ну, разве ты видишь это таким? Разве он действительно такой красный?» «Да, да, я это увидела и нарисовала!» — отвечает малышка. «Но на бумаге совсем не видно шара, это просто какой-то стоп-сигнал у дороги; красное поле с белым кольцом». Чтобы прояснить ситуацию, мы снова возвращаемся к пережитому аспекту, который вначале не был ясно осознан. И тогда мы, естественно, обнаруживаем, что мнимый круг внутри многоцветен, т.е. что он хотя и красный, но в то же время «оттенен» разнообразными способами; с этой стороны он темно-красный, а с той стороны он не оттенен, а наоборот, освещен, и здесь он светло-красный; красный цвет {как бы} пробивается сквозь тени и через свет. Здесь есть и еще кое-что: отблеск; этот шар гладкий и поэтому одна из его точек блестит; и, кроме того, это красный шар, говорим мы, он имеет совершенно определенную трехмерную форму, а если он лежит, к примеру, на каком-то поле, где есть желтые или зеленые предметы, то снова появляется нечто новое; так называемые «рефлексы»; то есть «зеленоватое», «фиолетовое» и т.д. И если мы захотим реконструировать это на картине, то нам нужно будет использовать множество цветов и соответствующим образом расположить на бумаге цветовые пятна; и тогда мы увидим не красный плоский круг, но именно шар; на бумаге, конечно, можно увидеть и этот круг, но теперь он многоцветен. По отношению к рисунку на бумаге мы можем принять две различные установки: мы видим или круг, плоский круг, искусно покрытый различными цветами, или же шарообразную форму, окрашенную одним цветом. Кроме того, мы снова можем противопоставить аспекты красного шара и данный в восприятии шар, одноцветный и шарообразный. Но однотонный красный шар с одной стороны освещен и воспринимается в качестве гладкого, в то время как с другой стороны он затенен. Это тоже дано в восприятии. И тут нужно отметить еще кое-что! Когда этот шар катится по бильярдному столу, он от меня отдаляется, но, тем не менее, воспринимая его, я все время вижу один и тот же сохраняющий постоянную величину шар. Но если бы я снял его на пленку с помощью камеры, то оказалось бы, что на более поздних кадрах величина шара становится все меньше и меньше. И если я перехожу от восприятия отдаляющегося шара к непрерывно переживаемым при этом аспектам, то я обнаруживаю, что в них величина шара постоянно изменяется; она становится все меньше и меньше, а если он лежит на расстоянии нескольких метров от меня, то она становится совсем небольшой. Фотография же с помощью технических средств реконструирует моментальные аспекты. Этому научила нас живопись, в особенности, импрессионизм; он показал, сколь многообразным по цвету, интенсивности, свету, подвижности и т.д. является все то, что мы при визуальном восприятии вещи переживаем как ее изменчивые аспекты. Примечательно при этом то, что импрессионистскую картину можно интерпретировать двумя различными способами. Ее можно рассматривать как простую поверхность с различными «пятнами», не видя при этом «предметов», или эти же самые «пятна» можно принять в качестве своеобразных опорных пунктов для особого восприятия, чтобы затем через это многообразие различных цветов увидеть «вещи». Старые живописцы так сказать сразу рисовали вещи в их объективных свойствах, хотя при этом они, естественно, были вынуждены реконструировать на картине и некоторые аспекты; но импрессионисты реконструируют на картине в первую очередь не вещи, но аспекты, и даже нечто еще более глубокое, то есть не аспекты, уже имеющие предметный смысл, но цветовые данные, соответствующие пережитым нами «данным ощущений». Они, таким образом, реконструируют даже не что-то вроде вот этой формы, которая не прямоугольна, а трапецоидна или ромбоидна. То, что они реконструируют с помощью технических средств, что они создают посредством цветовых пигментов на физической вещи, т.е. холсте, — это делается с той целью, чтобы мы как и наблюдатели схватили то, что еще, так сказать, скрыто под или за аспектами, и что мы еще не осознали, а именно, то, что сегодня вслед за Гуссерлем называют «данными ощущений». Но это совсем не пятна, которые объективно находятся на бумаге, отнюдь не эти цветовые пятна; нет, это, так сказать, глубинное, непосредственно переживаемое, само по себе как бы скрытое, текучее многообразие цветовых данных, которое, насколько мне известно впервые после импрессионистов описал Анри Бергсон, «donnees immediаtes de la conscience», как он сказал в 1889 году.