Скачать 69.53 Кбайт
Посторонний
Следующие трамваи привезли самих игроков,
которых я узнал по их чемоданчикам. Они пели и орали во все горло,
что их команда покрыла себя славой. Некоторые махали мне рукой.
Один даже крикнул: "Наша взяла!" А я ответил: "Молодцы!" - и
закивал головой. Потом покатилась волна автомобилей.
День все тянулся. Небо над крышами стало красноватым, и с
вечерними сумерками улицы ожили. Люди возвращались с прогулок.
Среди них я заметил "изящного господина". Дети хныкали, родителям
приходилось тащить их за руки. И почти тотчас же из нашего
кинотеатра хлынула толпа зрителей. Судя по решительным резким
жестам молодых парней, там показывали приключенческий фильм.
Melmncn позднее вернулись те, кто ездил в центральные кинотеатры.
Эти вели себя более сдержанно. Они еще смеялись, но время от
времени задумывались и казались усталыми. Домой им, как видно, не
хотелось - они прохаживались по тротуару на противоположной
стороне улицы. Девушки из нашего квартала тоже прогуливались под
ручку. Парни старались преградить им дорогу, выкрикивали шуточки,
и девушки, отворачиваясь, хихикали. Некоторых красоток я знал, и
они мне кивали.
Вдруг зажглись уличные фонари, и тогда побледнели первые
звезды, мерцавшие в ночном небе. Мне надоело смотреть на тротуары,
на прохожих, на горевшие огни. Под фонарями блестел, как мокрый,
асфальт мостовой; пробегавшие с равномерными промежутками трамваи
бросали отсветы своих огней на чьи-нибудь блестящие волосы,
улыбающиеся губы или серебряный браслет. А потом трамваи стали
пробегать реже, над деревьями и фонарями нависла густая тьма, мало-
помалу квартал опустел, и уже первая кошка медленно пересекла
вновь обезлюдевшую улицу. Я вспомнил, что надо поесть. У меня
немного болела шея - оттого что я долго сидел, навалившись локтями
на спинку стула. Сходив в лавку за хлебом и макаронами, я
состряпал себе ужин и поел стоя. Потом я хотел было выкурить у
окна сигарету, но стало прохладно, и я продрог. Я затворил
балконную дверь, затворил окно и, возвращаясь, увидел в зеркале
угол стола, а на нем спиртовку и куски хлеба. Ну вот, подумал я,
воскресенье я скоротал, маму уже похоронили, завтра я опять пойду
на работу, и, в общем, ничего не изменилось.
III
Сегодня пришлось много поработать в конторе. Патрон встретил
меня весьма любезно. Спросил, не очень ли я устал и сколько лет
было маме. Чтобы не ошибиться, я сказал: "Уже за шестьдесят". Не
знаю почему, но вид у него был такой, словно ему стало легче
оттого, что дело можно считать законченным.
На моем столе скопилась груда коносаментов, которые надо бы-
[33]
ло разобрать. Перед тем как пойти позавтракать, я вымыл руки. В
полдень это приятно - не то что вечером: тогда полотенце на
катушке всегда бывает совершенно мокрое - ведь им пользовались
целый день. Однажды я сказал об этом патрону. Он ответил, что это
мелочь досадная, но не имеющая значения. Я немного задержался и
вышел только в половине первого вместе с Эмманюэлем из экспедиции.
Наша контора выходит на море, и мы зазевались, разглядывая
пароходы, стоявшие в порту, где все сверкало на солнце. Как раз
тут подъехал грузовик, громыхая цепями и выхлопами газа. Эмманюэль
спросил: "Может, вскочим?" И я побежал к грузовику. Но он уже
тронулся, и мы помчались за ним вдогонку. Меня оглушал грохот,
ослепляла пыль. Я ничего не видел и не чувствовал, весь отдавшись
бездумному порыву этой гонки среди лебедок, подъемных кранов,
корабельных мачт, танцующих вдали на волнах, и причаленных судов,
мимо которых мы бежали. Я первым схватился за борт и вскочил в
кузов. Потом помог Эмманюэлю, и мы уселись. Оба мы запыхались,
едва дышали; грузовик подпрыгивал на неровных булыжниках
набережной, кругом летала пыль, сверкало солнце. Эмманюэль
закатывался хохотом.
Мы обливались потом, когда добрались до Селеста. Он, как
всегда, восседал на своем месте, седоусый, толстобрюхий, в длинном
фартуке. Он спросил меня:
- Все-таки идут дела-то? - Я ответил, что "все-таки идут" и
wrn я очень проголодался. Быстро расправившись с завтраком, я
выпил кофе. Потом забежал домой, поспал немного, потому что хватил
лишний стаканчик вина. Когда проснулся, очень захотелось курить.
Но было уже поздно, я побежал к трамвайной остановке. В конторе
опять засел за работу, в жаре, в духоте. Зато вечером было так
приятно, возвращаясь домой, медленно идти по набережным. Небо уже
принимало зеленоватый оттенок, на душе было тихо, спокойно. И все
же я пошел прямо домой, хотелось сварить себе на ужин картошки.
Поднимаясь по темной лестнице, я наткнулся на своего соседа,
старика Саламано. Он вел на поводке собаку. Вот уже восемь лет,
как они неразлучны. Собака хорошей породы - спаниель, но вся в
каких-то паршах, почти что облезла, покрылась болячками и
коричневыми струпьями. Старик Саламано живет одиноко вместе с ней
в маленькой комнатушке и в конце концов стал похож на своего пса.
которых я узнал по их чемоданчикам. Они пели и орали во все горло,
что их команда покрыла себя славой. Некоторые махали мне рукой.
Один даже крикнул: "Наша взяла!" А я ответил: "Молодцы!" - и
закивал головой. Потом покатилась волна автомобилей.
День все тянулся. Небо над крышами стало красноватым, и с
вечерними сумерками улицы ожили. Люди возвращались с прогулок.
Среди них я заметил "изящного господина". Дети хныкали, родителям
приходилось тащить их за руки. И почти тотчас же из нашего
кинотеатра хлынула толпа зрителей. Судя по решительным резким
жестам молодых парней, там показывали приключенческий фильм.
Melmncn позднее вернулись те, кто ездил в центральные кинотеатры.
Эти вели себя более сдержанно. Они еще смеялись, но время от
времени задумывались и казались усталыми. Домой им, как видно, не
хотелось - они прохаживались по тротуару на противоположной
стороне улицы. Девушки из нашего квартала тоже прогуливались под
ручку. Парни старались преградить им дорогу, выкрикивали шуточки,
и девушки, отворачиваясь, хихикали. Некоторых красоток я знал, и
они мне кивали.
Вдруг зажглись уличные фонари, и тогда побледнели первые
звезды, мерцавшие в ночном небе. Мне надоело смотреть на тротуары,
на прохожих, на горевшие огни. Под фонарями блестел, как мокрый,
асфальт мостовой; пробегавшие с равномерными промежутками трамваи
бросали отсветы своих огней на чьи-нибудь блестящие волосы,
улыбающиеся губы или серебряный браслет. А потом трамваи стали
пробегать реже, над деревьями и фонарями нависла густая тьма, мало-
помалу квартал опустел, и уже первая кошка медленно пересекла
вновь обезлюдевшую улицу. Я вспомнил, что надо поесть. У меня
немного болела шея - оттого что я долго сидел, навалившись локтями
на спинку стула. Сходив в лавку за хлебом и макаронами, я
состряпал себе ужин и поел стоя. Потом я хотел было выкурить у
окна сигарету, но стало прохладно, и я продрог. Я затворил
балконную дверь, затворил окно и, возвращаясь, увидел в зеркале
угол стола, а на нем спиртовку и куски хлеба. Ну вот, подумал я,
воскресенье я скоротал, маму уже похоронили, завтра я опять пойду
на работу, и, в общем, ничего не изменилось.
III
Сегодня пришлось много поработать в конторе. Патрон встретил
меня весьма любезно. Спросил, не очень ли я устал и сколько лет
было маме. Чтобы не ошибиться, я сказал: "Уже за шестьдесят". Не
знаю почему, но вид у него был такой, словно ему стало легче
оттого, что дело можно считать законченным.
На моем столе скопилась груда коносаментов, которые надо бы-
[33]
ло разобрать. Перед тем как пойти позавтракать, я вымыл руки. В
полдень это приятно - не то что вечером: тогда полотенце на
катушке всегда бывает совершенно мокрое - ведь им пользовались
целый день. Однажды я сказал об этом патрону. Он ответил, что это
мелочь досадная, но не имеющая значения. Я немного задержался и
вышел только в половине первого вместе с Эмманюэлем из экспедиции.
Наша контора выходит на море, и мы зазевались, разглядывая
пароходы, стоявшие в порту, где все сверкало на солнце. Как раз
тут подъехал грузовик, громыхая цепями и выхлопами газа. Эмманюэль
спросил: "Может, вскочим?" И я побежал к грузовику. Но он уже
тронулся, и мы помчались за ним вдогонку. Меня оглушал грохот,
ослепляла пыль. Я ничего не видел и не чувствовал, весь отдавшись
бездумному порыву этой гонки среди лебедок, подъемных кранов,
корабельных мачт, танцующих вдали на волнах, и причаленных судов,
мимо которых мы бежали. Я первым схватился за борт и вскочил в
кузов. Потом помог Эмманюэлю, и мы уселись. Оба мы запыхались,
едва дышали; грузовик подпрыгивал на неровных булыжниках
набережной, кругом летала пыль, сверкало солнце. Эмманюэль
закатывался хохотом.
Мы обливались потом, когда добрались до Селеста. Он, как
всегда, восседал на своем месте, седоусый, толстобрюхий, в длинном
фартуке. Он спросил меня:
- Все-таки идут дела-то? - Я ответил, что "все-таки идут" и
wrn я очень проголодался. Быстро расправившись с завтраком, я
выпил кофе. Потом забежал домой, поспал немного, потому что хватил
лишний стаканчик вина. Когда проснулся, очень захотелось курить.
Но было уже поздно, я побежал к трамвайной остановке. В конторе
опять засел за работу, в жаре, в духоте. Зато вечером было так
приятно, возвращаясь домой, медленно идти по набережным. Небо уже
принимало зеленоватый оттенок, на душе было тихо, спокойно. И все
же я пошел прямо домой, хотелось сварить себе на ужин картошки.
Поднимаясь по темной лестнице, я наткнулся на своего соседа,
старика Саламано. Он вел на поводке собаку. Вот уже восемь лет,
как они неразлучны. Собака хорошей породы - спаниель, но вся в
каких-то паршах, почти что облезла, покрылась болячками и
коричневыми струпьями. Старик Саламано живет одиноко вместе с ней
в маленькой комнатушке и в конце концов стал похож на своего пса.
|
|