Скачать 69.53 Кбайт
Посторонний
Я крикнул: "Берегись, у него
нож!" Однако араб уже вспорол Раймону руку и разрезал губу.
Массон прыгнул к своему. Но второй араб поднялся и встал
позади того, у которого был нож. Мы не смели пошевелиться. Те двое
медленно отступали, не сводя с нас взгляда и угрожая ножом. Когда
отошли подальше, повернулись и убежали, а мы остались на
солнцепеке. Раймон крепко стягивал предплечье платком, сквозь
который капала кровь.
Массон сказал, что надо тотчас разыскать доктора - он всегда
проводит воскресенье на плато. Раймон соглашался пойти. Но как
только он начинал говорить, у него булькала во рту кровь,
вытекавшая из раны. Поддерживая его, мы довольно быстро добрались
до хижинки. Раймон сказал, что раны у него неглубокие и он может
дойти. Он отправился с Массоном, а я остался, чтобы объяснить
женщинам, что случилось. Мадам Массон плакала, а Мари слушала мой
рассказ вся бледная. Мне надоело объяснять, я замолчал и стал
курить, глядя на море.
Около половины второго Раймон вернулся в сопровождении
Массона. Рука у него была перевязана, угол рта заклеен липким
пластырем. Доктор сказал ему, что это пустяки, но у Раймона вид
был угрюмый. Массон пытался его рассмешить. Но он все молчал,
Потом сказал, что спустится к морю. Я спросил, куда он
направляется, мы с Массовом пойдем вместе с ним. Он разозлился и
выругал нас. Массон заявил, что не надо ему перечить. Но я все-
таки пошел с Раймоном.
Мы долго шли по пляжу. Солнце палило нещадно. Свет его
дробился на песке и на поверхности моря. У меня было такое
boew`rkemhe, что Раймон знает, куда он идет, но, может быть, я
ошибался. Мы пришли наконец к ручейку, протекавшему в песке за
высокой скалой, в самом конце пляжа. И там мы увидели обоих наших
арабов. Они лежали в своих засаленных спецовках. По виду оба были
спокойны и почти что довольны. Наше появление их не испугало. Тот,
который ударил Раймона ножом, молча смотрел на него. Второй
наигрывал на дудочке из тростника и, глядя на нас, непрестанно
повторял три поты, которые мог извлечь из своей флейты.
Кругом было только солнце и тишина, журчание ручейка и эти три
ноты. Раймон полез в карман за револьвером, но его враг не
пошевелился, и они молча смотрели друг на друга. Я заметил, что у
того, кто играл на дудочке, пальцы на ногах широко расставлены.
Раймон. не спуская глаз с противника, спросил меня: "Ухлопать
его?" Я подумал, что, если я стану отговаривать, Раймон еще больше
взвинтит себя и наверняка выстрелит. И я только сказал:
- Он же еще ни слова не произнес. Нехорошо в таком случае
стрелять.
И опять были зной и тишина, журчала вода и флейта. Потом
Раймон сказал:
[49]
- Ну, так я обложу его как следует и, когда он ответит,
ухлопаю его.
Я ответил:
- Ну, да. Но если он не выхватит ножа, тебе нельзя стрелять.
Раймон уже начал свирепеть. Дудочка все не смолкала, но оба
араба следили за каждым движением Раймона.
- Нет, - сказал я Раймону. - Схватитесь с ним врукопашную, а
револьвер отдай мне. Если второй вмешается пли первый вытащит нож,
я выстрелю.
Раймон отдал мне револьвер, стальной ствол блеснул на солнце.
Но мы еще не двигались, как будто мир сомкнулся и сковал нас. Мы с
арабами смотрели друг на друга в упор. Все замерло - и море, и
песок, и солнце, и флейта, и ручей. В эту минуту я думал: придется
или не придется стрелять? Но вдруг арабы стали пятиться, пятиться
и юркнули за скалу. Тогда мы с Раймоном повернули обратно. Ему как
будто стало лучше, и он все говорил, что пора ехать домой.
Я проводил его до хижинка Массона, и, пока он поднимался по
деревянной лестнице, я стоял внизу под палящим солнцем; в голове у
меня гудело от жары: мне невмоготу было подняться по лестнице и
опять разговаривать с женщинами. Но солнце так пекло, что тяжело
было стоять неподвижно под огненным ослепительным дождем, падавшим
с неба. Ждать тут пли пройтись, не все ли равно? И вскоре я
вернулся на пляж и пошел по его кромке. Кругом было все то же алое
сверкание. На песок набегали мелкие волны, как будто слышалось
быстрое приглушенное дыхание моря. Я медленно шел к скалам и
чувствовал, что лоб у меня вздувается от солнца. Зной давил мне на
голову, на плечи ц мешал двигаться вперед. Каждый раз, как мое
лицо обдавало жаром, я стискивал зубы, сжимал кулаки в карманах
брюк, весь вытягивался вперед, чтобы одолеть солнце и пьяную
одурь, которую оно насылало на меня. Как саблей, резали мне глаза
солнечные блики, отражаясь от песка, от выбеленной морем раковины
или от осколка стекла, и у меня от боли сжимались челюсти. Я шел
долго.
Вдалеке я видел темную глыбу скалы, окруженную радужными
отсветами солнца и водяной пыли. Я подумал о холодном ручье,
протекавшем за скалой. Мне захотелось вновь услышать его журчание,
убежать от солнца, от всяких усилии, от женских слез и отдохнуть
наконец в тени.
нож!" Однако араб уже вспорол Раймону руку и разрезал губу.
Массон прыгнул к своему. Но второй араб поднялся и встал
позади того, у которого был нож. Мы не смели пошевелиться. Те двое
медленно отступали, не сводя с нас взгляда и угрожая ножом. Когда
отошли подальше, повернулись и убежали, а мы остались на
солнцепеке. Раймон крепко стягивал предплечье платком, сквозь
который капала кровь.
Массон сказал, что надо тотчас разыскать доктора - он всегда
проводит воскресенье на плато. Раймон соглашался пойти. Но как
только он начинал говорить, у него булькала во рту кровь,
вытекавшая из раны. Поддерживая его, мы довольно быстро добрались
до хижинки. Раймон сказал, что раны у него неглубокие и он может
дойти. Он отправился с Массоном, а я остался, чтобы объяснить
женщинам, что случилось. Мадам Массон плакала, а Мари слушала мой
рассказ вся бледная. Мне надоело объяснять, я замолчал и стал
курить, глядя на море.
Около половины второго Раймон вернулся в сопровождении
Массона. Рука у него была перевязана, угол рта заклеен липким
пластырем. Доктор сказал ему, что это пустяки, но у Раймона вид
был угрюмый. Массон пытался его рассмешить. Но он все молчал,
Потом сказал, что спустится к морю. Я спросил, куда он
направляется, мы с Массовом пойдем вместе с ним. Он разозлился и
выругал нас. Массон заявил, что не надо ему перечить. Но я все-
таки пошел с Раймоном.
Мы долго шли по пляжу. Солнце палило нещадно. Свет его
дробился на песке и на поверхности моря. У меня было такое
boew`rkemhe, что Раймон знает, куда он идет, но, может быть, я
ошибался. Мы пришли наконец к ручейку, протекавшему в песке за
высокой скалой, в самом конце пляжа. И там мы увидели обоих наших
арабов. Они лежали в своих засаленных спецовках. По виду оба были
спокойны и почти что довольны. Наше появление их не испугало. Тот,
который ударил Раймона ножом, молча смотрел на него. Второй
наигрывал на дудочке из тростника и, глядя на нас, непрестанно
повторял три поты, которые мог извлечь из своей флейты.
Кругом было только солнце и тишина, журчание ручейка и эти три
ноты. Раймон полез в карман за револьвером, но его враг не
пошевелился, и они молча смотрели друг на друга. Я заметил, что у
того, кто играл на дудочке, пальцы на ногах широко расставлены.
Раймон. не спуская глаз с противника, спросил меня: "Ухлопать
его?" Я подумал, что, если я стану отговаривать, Раймон еще больше
взвинтит себя и наверняка выстрелит. И я только сказал:
- Он же еще ни слова не произнес. Нехорошо в таком случае
стрелять.
И опять были зной и тишина, журчала вода и флейта. Потом
Раймон сказал:
[49]
- Ну, так я обложу его как следует и, когда он ответит,
ухлопаю его.
Я ответил:
- Ну, да. Но если он не выхватит ножа, тебе нельзя стрелять.
Раймон уже начал свирепеть. Дудочка все не смолкала, но оба
араба следили за каждым движением Раймона.
- Нет, - сказал я Раймону. - Схватитесь с ним врукопашную, а
револьвер отдай мне. Если второй вмешается пли первый вытащит нож,
я выстрелю.
Раймон отдал мне револьвер, стальной ствол блеснул на солнце.
Но мы еще не двигались, как будто мир сомкнулся и сковал нас. Мы с
арабами смотрели друг на друга в упор. Все замерло - и море, и
песок, и солнце, и флейта, и ручей. В эту минуту я думал: придется
или не придется стрелять? Но вдруг арабы стали пятиться, пятиться
и юркнули за скалу. Тогда мы с Раймоном повернули обратно. Ему как
будто стало лучше, и он все говорил, что пора ехать домой.
Я проводил его до хижинка Массона, и, пока он поднимался по
деревянной лестнице, я стоял внизу под палящим солнцем; в голове у
меня гудело от жары: мне невмоготу было подняться по лестнице и
опять разговаривать с женщинами. Но солнце так пекло, что тяжело
было стоять неподвижно под огненным ослепительным дождем, падавшим
с неба. Ждать тут пли пройтись, не все ли равно? И вскоре я
вернулся на пляж и пошел по его кромке. Кругом было все то же алое
сверкание. На песок набегали мелкие волны, как будто слышалось
быстрое приглушенное дыхание моря. Я медленно шел к скалам и
чувствовал, что лоб у меня вздувается от солнца. Зной давил мне на
голову, на плечи ц мешал двигаться вперед. Каждый раз, как мое
лицо обдавало жаром, я стискивал зубы, сжимал кулаки в карманах
брюк, весь вытягивался вперед, чтобы одолеть солнце и пьяную
одурь, которую оно насылало на меня. Как саблей, резали мне глаза
солнечные блики, отражаясь от песка, от выбеленной морем раковины
или от осколка стекла, и у меня от боли сжимались челюсти. Я шел
долго.
Вдалеке я видел темную глыбу скалы, окруженную радужными
отсветами солнца и водяной пыли. Я подумал о холодном ручье,
протекавшем за скалой. Мне захотелось вновь услышать его журчание,
убежать от солнца, от всяких усилии, от женских слез и отдохнуть
наконец в тени.
|
|