Скачать 69.53 Кбайт
Посторонний
Мне вспомнилось вдруг то, что сказала
медицинская сестра на похоронах мамы. Нет, выхода не было, и никто
не может себе представить, что такое сумерки в тюрьме.
III
В сущности, первое лето очень быстро сменилось вторым. Я знал,
что с наступлением знойных дней произойдет что-то новое. Мое дело
назначено было к слушанию в последней сессии суда присяжных, а она
заканчивалась в последних числах июня. Су-
[61]
дебное разбирательство открылось в самый разгар лета, когда в небе
сверкало солнце. Адвокат заверил меня, что процесс займет два-три
дня, не больше.
- Ведь суд будет торопиться, - добавил он, - так как ваше дело
не самое важное на этой сессии. Сразу же после него будет
разбираться отцеубийство.
За мной пришли в половине восьмого утра и в тюремной машине
доставили в здание суда. Два жандарма ввели меня в маленькую
томную комнату, где пахло затхлостью. Мы ждали, сидя около двери,
за которой слышались голоса, оклики, стук передвигаемых стульев,
шумная возня, напоминавшая мне празднества в нашем предместье,
когда после концерта зал приготовляют для танцев. Жандармы
сказали, что надо ждать, когда соберутся судьи, и один жандарм
opedknfhk мне сигарету, от которой я отказался. Немного погодя он
спросил меня:
- Ну как, страшно?
Я ответил, что нет. Даже в некотором роде интересно; ведь я
никогда не бывал на судебных процессах - не случалось.
- Да, - заметил второй жандарм, - но в конце концов это
надоедает.
Вскоре в комнате задребезжал звонок. Тогда с меня сняли
наручники. Отперли дверь и ввели меня в загородку для подсудимых.
Зал был набит битком. Несмотря на опущенные шторы, солнце кое-где
пробивалось, и от жары уже стало трудно дышать. Окна не отворяли.
Я сел, по бокам у меня встали жандармы, мои конвоиры. И в эту
минуту я заметил перед собою ряд незнакомых лиц. Все они смотрели
на меня: я понял, что это присяжные. Но не могу сказать, чем они
отличались друг от друга. У меня было такое впечатление, будто
передо мною сидят на скамье пассажиры трамвая и все эти безвестные
люди с недоброжелательным любопытством приглядываются к вошедшему,
чтобы подметить в нем какие-нибудь странности. Хорошо знаю, что
это была дурацкая мысль: тут обсуждали не какие-нибудь странности,
а преступления. Впрочем, разница не так уж велика. Однако мысль
эта действительно мне явилась.
У меня еще и голова немного кружилась в этом душном запертом
зале, где набилось столько пароду. Я посмотрел на публику и не мог
различить ни одного лица. Кажется, я сначала не понял, что все эти
люди пришли поглядеть на меня. Обычно моя особа никого не
интересовала. С некоторым трудом мне удалось попять, что вся эта
суматоха из-за меня. Я сказал жандарму: "Сколько народу-то!" Он
ответил, что всему причиной газетчики, и указал на группу людей,
стеснившихся у стола ниже трибуны присяжных. Он сказал: "Вон они".
Я спросил: "Кто?", и он повторил: "Газетчики". Оказалось, он
знаком с одним из журналистов, и тот, увидев его, направился к
нам. Это был человек уже в летах, приятной внешность, хотя лицо
его подергивалось от нервного тика. Он горячо пожал руку жандарму.
И тогда я заме-
[62]
тил, что все в зале отыскивали и окликали знакомых, вели
разговоры, словно в клубе, где приятно бывает встретиться с людьми
своего круга. Отчасти этим и объяснялось возникшее у меня странное
впечатление, будто я тут лишний, как непрошеный гость. Однако
журналист, улыбаясь, заговорил со мной. Он выразил надежду, что
все пройдет хорошо для меня. Я поблагодарил его, и он добавил:
- Мы, знаете ли, немного раздули ваше дело. Лето - мертвый
сезон для судебной хроники. Только вот ваша история да
отцеубийство представляют некоторый интерес.
Затем он мне указал в той группе, из которой пришел,
низенького человечка, похожего на разжиревшего хорька и очень
заметного по огромным очкам в черной оправе. Он мне сказал, что
это специальный корреспондент большой парижской газеты.
- Правда, он приехал не ради вас. Ему поручено написать о
процессе отцеубийцы, но заодно его попросили сообщить по телеграфу
и о вашем деле.
Я опять чуть было его не поблагодарил. Но подумал, что это
было бы смешно. Он приветливо помахал мне рукой, и мы расстались.
Потом ждали еще несколько минут.
Появился мой адвокат, уже в мантии, окруженный своими
собратьями. Он направился к журналистам, обменялся с ними
рукопожатием. Они перекидывались шутками, смеялись, вели себя
очень непринужденно до тех пор, пока в зале не зазвенел звонок.
Все сели на свои места. Мой адвокат подошел ко мне, пожал мне руку
и дал совет отвечать очень коротко на вопросы, которые мне будут
g`d`b`r|, ничего не говорить по своему почину и во всем положиться
на него.
Слева от меня раздался шум отодвигаемого стула, и я увидел там
высокого, худого человека в красной мантии и в старомодном пенсне,
в эту минуту он садился, аккуратно оправляя свое судейское
одеяние.
медицинская сестра на похоронах мамы. Нет, выхода не было, и никто
не может себе представить, что такое сумерки в тюрьме.
III
В сущности, первое лето очень быстро сменилось вторым. Я знал,
что с наступлением знойных дней произойдет что-то новое. Мое дело
назначено было к слушанию в последней сессии суда присяжных, а она
заканчивалась в последних числах июня. Су-
[61]
дебное разбирательство открылось в самый разгар лета, когда в небе
сверкало солнце. Адвокат заверил меня, что процесс займет два-три
дня, не больше.
- Ведь суд будет торопиться, - добавил он, - так как ваше дело
не самое важное на этой сессии. Сразу же после него будет
разбираться отцеубийство.
За мной пришли в половине восьмого утра и в тюремной машине
доставили в здание суда. Два жандарма ввели меня в маленькую
томную комнату, где пахло затхлостью. Мы ждали, сидя около двери,
за которой слышались голоса, оклики, стук передвигаемых стульев,
шумная возня, напоминавшая мне празднества в нашем предместье,
когда после концерта зал приготовляют для танцев. Жандармы
сказали, что надо ждать, когда соберутся судьи, и один жандарм
opedknfhk мне сигарету, от которой я отказался. Немного погодя он
спросил меня:
- Ну как, страшно?
Я ответил, что нет. Даже в некотором роде интересно; ведь я
никогда не бывал на судебных процессах - не случалось.
- Да, - заметил второй жандарм, - но в конце концов это
надоедает.
Вскоре в комнате задребезжал звонок. Тогда с меня сняли
наручники. Отперли дверь и ввели меня в загородку для подсудимых.
Зал был набит битком. Несмотря на опущенные шторы, солнце кое-где
пробивалось, и от жары уже стало трудно дышать. Окна не отворяли.
Я сел, по бокам у меня встали жандармы, мои конвоиры. И в эту
минуту я заметил перед собою ряд незнакомых лиц. Все они смотрели
на меня: я понял, что это присяжные. Но не могу сказать, чем они
отличались друг от друга. У меня было такое впечатление, будто
передо мною сидят на скамье пассажиры трамвая и все эти безвестные
люди с недоброжелательным любопытством приглядываются к вошедшему,
чтобы подметить в нем какие-нибудь странности. Хорошо знаю, что
это была дурацкая мысль: тут обсуждали не какие-нибудь странности,
а преступления. Впрочем, разница не так уж велика. Однако мысль
эта действительно мне явилась.
У меня еще и голова немного кружилась в этом душном запертом
зале, где набилось столько пароду. Я посмотрел на публику и не мог
различить ни одного лица. Кажется, я сначала не понял, что все эти
люди пришли поглядеть на меня. Обычно моя особа никого не
интересовала. С некоторым трудом мне удалось попять, что вся эта
суматоха из-за меня. Я сказал жандарму: "Сколько народу-то!" Он
ответил, что всему причиной газетчики, и указал на группу людей,
стеснившихся у стола ниже трибуны присяжных. Он сказал: "Вон они".
Я спросил: "Кто?", и он повторил: "Газетчики". Оказалось, он
знаком с одним из журналистов, и тот, увидев его, направился к
нам. Это был человек уже в летах, приятной внешность, хотя лицо
его подергивалось от нервного тика. Он горячо пожал руку жандарму.
И тогда я заме-
[62]
тил, что все в зале отыскивали и окликали знакомых, вели
разговоры, словно в клубе, где приятно бывает встретиться с людьми
своего круга. Отчасти этим и объяснялось возникшее у меня странное
впечатление, будто я тут лишний, как непрошеный гость. Однако
журналист, улыбаясь, заговорил со мной. Он выразил надежду, что
все пройдет хорошо для меня. Я поблагодарил его, и он добавил:
- Мы, знаете ли, немного раздули ваше дело. Лето - мертвый
сезон для судебной хроники. Только вот ваша история да
отцеубийство представляют некоторый интерес.
Затем он мне указал в той группе, из которой пришел,
низенького человечка, похожего на разжиревшего хорька и очень
заметного по огромным очкам в черной оправе. Он мне сказал, что
это специальный корреспондент большой парижской газеты.
- Правда, он приехал не ради вас. Ему поручено написать о
процессе отцеубийцы, но заодно его попросили сообщить по телеграфу
и о вашем деле.
Я опять чуть было его не поблагодарил. Но подумал, что это
было бы смешно. Он приветливо помахал мне рукой, и мы расстались.
Потом ждали еще несколько минут.
Появился мой адвокат, уже в мантии, окруженный своими
собратьями. Он направился к журналистам, обменялся с ними
рукопожатием. Они перекидывались шутками, смеялись, вели себя
очень непринужденно до тех пор, пока в зале не зазвенел звонок.
Все сели на свои места. Мой адвокат подошел ко мне, пожал мне руку
и дал совет отвечать очень коротко на вопросы, которые мне будут
g`d`b`r|, ничего не говорить по своему почину и во всем положиться
на него.
Слева от меня раздался шум отодвигаемого стула, и я увидел там
высокого, худого человека в красной мантии и в старомодном пенсне,
в эту минуту он садился, аккуратно оправляя свое судейское
одеяние.
|
|