Выше мы неоднократно подчеркивали, что соционика рассматривает проблемы партнерства «при прочих равных». Но в жизни такое случается редко, чаще люди в силу каких-то причин находятся в неравном положении, и такие, казалось бы, симметричные отношения, как отношения суперэго, могут привести к тяжелым и порой драматическим последствиям, если партнеры волею обстоятельств поставлены друг над другом и не в силах увеличить психологическую дистанцию общения. Это тем более касается тех, кто вынужден жить под одной крышей.
Ниже мы приводим рассказ женщины (психотип Достоевский) об ее отношениях с бабушкой (психотип Максим) во времена ее детства.
(Достоевский — Максим)
Самое сильное воздействие на мою судьбу оказала бабушка. Мать моей матери, она приехала к нам, когда мне только исполнилось 9 лет. Из разговоров взрослых я знала, что бабушка прожила тяжелую жизнь, с детства — в прислугах, замужем — под каблуком деда-самодура.
Иных отношений, кроме как унижаться или унижать кого-то, она не знала. Очень быстро в нашей семье я стала для нее «козлом отпущения», на котором можно отыгрываться, срывать злость, кому можно высказывать постоянное неудовольствие, раздражение. В этом она находила, по видимому, возможность самоутвердиться. Такому ее отношению ко мне способствовала моя совершенная безответность, неумение противостоять такому давлению.
Тогда я все это относила за счет тяжелой жизни бабушки и даже жалела ее, несмотря на то, что мне с ней жилось отчаянно плохо.
Помню, как то весной, по дороге домой из школы, тогда я училась в 6-м классе, я по грудь провалилась под лед небольшой речушки, которую переходила. Прибежала домой — зуб на зуб не попадал, с одежды текла вода. Скрыть от бабушки это не удалось. Когда она увидела, что я пытаюсь раздеться, стоя возле теплой батареи, а рядом — лужа воды, бабушка закатила мне грандиозный скандал. В течение 2 часов, пока родители не пришли с работы, она орала на меня, бегая вокруг, брызгая слюной и размахивая руками, так и не дав мне ни раздеться, ни переодеться.
Нельзя сказать, что бабушка была только злобной. Бывали периоды (к сожалению, довольно короткие), когда она как бы оттаивала. Чаще всего это происходило после того, как она возвращалась из церкви. Посещение храма ее успокаивало, она становилась тихой и доброжелательной. В периоды таких затиший она могла вдруг вкусно меня накормить или даже сшить летнее платьишко. Мать, всегда занятая собой, вообще никогда не думала о том, в чем ходит ее дочь. Каждый день, приходя из школы домой, я настороженно пыталась уловить по всем признакам настроение бабушки, пыталась предугадать, что же меня сегодня ожидает...
Я понимала, что заслужить бабушкино расположение я могла лишь в том случае, если бы выглядела забитой и несчастной — это как будто облегчало ее жизнь, создавало ей более благоприятный психологический фон: раз ее жизнь не удалась, пусть и другие мучаются. Вот почему, когда однажды отец мне принес в подарок коньки с ботинками, я сказала с болью в душе: «Они мне не нужны!»
Отец, ожидавший моей радости и благодарности, был удивлен и обижен, а я не могла объяснить ему, что хождение на каток для меня равносильно самоубийству, бабушка мне этого не простит, ведь даже за праздничным столом, если я протягивала руку за чем-то вкусным, тут же под столом ощущала пинок бабушкиной ноги, означавший: не тронь!
Я понимала уже тогда, что объяснять что-то родителям и тем более жаловаться — совершенно бесполезно. Отец вообще считал, что его дело — работать и приносить домой деньги; проблемы отношений в семье его словно бы не касались. Если говорить о матери, то она предпочитала поменьше бывать дома, мало интересуясь жизнью дочери; во всех ситуациях виноватой оказывалась почему-то только я. Моя же реальная жизнь всецело зависела от бабушкиного расположения (например, от того, накормит она меня или нет).
Самое главное, в чем бабушка старалась продемонстрировать всем свою необходимость, была уборка квартиры. Ее «пунктиком» было мытье полов. Но если я, чтобы как-то заслужить ее благосклонность, старалась вымыть пол, — это ее не удовлетворяло, она начинала следом мыть его снова со словами: «Повозют, повозют тряпкой и думают, что уже чисто!» Все это сопровождалось громким швырянием обуви и раздраженным ворчанием. Было ясно, что угодить ей все равно никогда не удастся...
Такая жизнь обернулась для меня серьезным расстройством нервной системы, я могла заснуть не более чем на два часа в сутки, пришлось уходить в академотпуск (тогда я уже училась на 3-м курсе университета). Но отпуск кончился, а в моем здоровье ничего не изменилось: ведь жизнь осталась прежней, и я занималась с крайним напряжением сил человека, почти лишенного сна.
Однажды сидела я за письменным столом, мучаясь над доказательством какой-то теоремы, а бабушка затеяла мытье полов. С демонстративным кряхтеньем и оханьем она стала лазать на коленках вокруг стола, за которым я сидела, стараясь посильней отпихнуть мокрой тряпкой мои ноги. И тут, впервые за долгие годы таких издевательств и унижений, я сорвалась. Дрожь охватила все мое тело, я вскочила со стула, схватила его и грохнула об пол, стала кричать, почти не помня себя:
— Гадина! Ненавижу! Гадина!
Бабушка глядела на меня совершенно изумленными глазами, потом тихо ушла в другую комнату.