Ничто не живет без того, чтобы умереть.
Даже сам Бог, если он хочет жить для тебя, должен
умереть:
Как думаешь ты без смерти наследовать его жизни?
(I.33)
- Писалось ли когда-нибудь что-то более глубокое про наследование? Я понимаю это
как тезис о том, что значить "наследовать". И дать имя, и получить. Кроме...
- Да, поскольку "без", наследование, родство, если Вы предпочитаете, есть вещь
самая трудная для осмысления и для "жизни", для "смерти". Но не забывайте, что
данные и непосредственно прилежащие к ним максимы Силезиуса (I, 30, 31, 32, 34,
etc.) имеют христианский смысл, a apostscripta максим 31 и 32 цитируется святой
Павел ("Бог умирает и живет' в нас. Я не умираю
129 кроме имени
и не живу: Бог сам умирает во мне" и т. п.), чтобы объяснить, как нужно читать.
Они учат читать, читая святого Павла, и не иначе. Post-scriptum к чтению или
христианской самоинтерпретации может задать целую перспективу "Паломника
херувима" и всех этих "без", включая " GOtt mag nichts ohne mich" (I, 96),
включая " GOtt ist ohne Willen" (I, 294), включая - хочет того Хайдеггер или нет
- "Ohne Warumb" из "Die Ros'ist ohn warumb..." (I, 289). Если Хайдеггер этого не
хочет, то ему нужно было написать другой post-scriptum, который всегда возможен
и представляет собой другой опыт наследования.
Трудность этого "без" распространяется через то, что все еще называют политикой,
моралью или правом, которые также подвергаются непосредственной угрозе со
стороны апофазиса. Возьмите пример демократии, идеи демократии, грядущей
демократии (не "Идеи" в кантовском смысле и не современного, ограниченного и
зависимого, понимания демократии, но демократии как наследования обещанию).
Сегодня ее дорога, может быть, проходит в мире по - то есть через - апориям
негативной теологии, которые мы только что схематично проанализировали.
- Как дорога может проходить по апориям?
- А чем была бы дорога без апорий? Как мог бы существовать путь без того, кто
прокладывает его там, где он не открыт: перегорожен или еще спрятан в непути? Я
не могу размышлять о пути без необходимости решать там, где решение кажется
невозможным. Ни о решении, следовательно, а об ответственности там, где решение
уже возможно и запрограммировано. И говорили ли бы мы, могли ли бы мы просто
говорить об этом? Нашелся ли бы голос для этого? Имя?
- Признайте, что тогда возможность говорить или идти также представляется
невозможной. Во вся-
130 Ж. Деррида
ком случае настолько трудной, что проход по апории кажется сначала (может быть)
заповедным (как тайна), предназначенным только для избранных. Такой эзотеризм
кажется чуждым демократии вообще и грядущей демократии, которую Вы определяете
не более, чем апофазис определяет Бога. Ее будущее было бы ревниво рассчитано,
контролируемо, едва обозначено избранными. Очень подозрительным.
- Поймите меня, нужно придерживаться двойного наказа. Два соперничающих желания
раздирают апофатическую теологию на краю не-желания, вокруг пропасти и хаоса
Хоры: желание бытия, включающего всех (сообщество, koine), и желание сохранить
или доверить тайну в очень строгих пределах тем, кто ее понимает правильно - как
тайну - и, следовательно, способен или достоин хранить ее. Тайна - не более, чем
демократия или тайна демократии - не должна, а впрочем и не может, быть
передоверена в наследство любому. Еще один парадокс образца: любой (примером
этого "любого" может послужить выборка) должен также давать правильный образец.
Поймите меня, когда я говорю это, то цитирую снова Силезиуса, своеобразный
post-scriptum, который он добавляет к максиме о "блаженной тишине" (das seelige
Stilleschweigen; I, 19). Нужно правильно понимать тишину, как в другом месте
Gelassenheit:
Wie seelig ist der Mensch, der weder wil noch weiss!
Блажен человек нежелающий и неведающий!
А вот Nota Bene в качестве post-scriptum:
Der GOtt (versteh mich recht) nicht gibet Lob noch Preiss.
Богу (пойми меня правильно) (он) не воздает ни хвалы, ни славы.
И Вы припоминаете, что "мало кто из людей" готов понять образцовую Gelassenheit
- ту, которая не толь-
131 кроме имени
ко пользуется случаем, но умеет расстаться с Богом (II, 92). Заповедной, самой
изысканной, самой редкостной тайной является тайна Gelassenheit, а не другого:
тайна этого, а не того, что на нее похоже; тайна этого оставитъ-другого-тут, а
не другого. Как может быть дана (посредством чего? кем?) эта безмятежность
расставания, та, которая к тому же приходит к договору - поту сторону всякого
знания - не давать Богу (a Dieu) даже прощального слова (Adieu), даже его имени?

- Дать имя: разве это тоже дать? Дать что-то? А что-то другое - это всегда
только прозвище: Бог или Хора, например...
- Можно в этом сомневаться, с тех пор, как не только имя не является ничем, во
всяком случае, не является тем, что оно называет: ни названное, ни узнанное, -
но рискует также закрепостить, поработить или обязать другого, связать
называемое, призвать его к ответу до какого-либо решения или обсуждения, прежде
всякой независимости.