Скачать 124.68 Кбайт
Эссе об имени
е. они устраняют сомнение относительно возможности
того, что повелевает закон, они делают наглядным то, что практическое правило
выражает в более общем виде, но они никогда не могут дать нам право оставить в
стороне их настоящий оригинал, находящийся в разуме, и руководствоваться
примерами". (Кант И. Основы метафизики нравственности // Кант И. Критика
практического разума. - Спб.: Паука, 1995. - С. 72-74). В другом месте, по
поводу нравственного императива: "Не следует только при этом упускать из виду,
что на примерах, стало быть эмпирически, нельзя установить, существуют ли вообще
такого рода императивы..." (Там же. С. 82). Это утверждение крайне категорично:
никакой опыт не может убедить нас в этом. Сам Господь Бог не может,
следовательно, служить примером, и понятие бога как высшего блага
является Идеей разума. Тем не менее, речи и деяния (страсти) Христа наилучшим
способом, образцово демонстрируют недостаточность примера, тайну невидимой
божественности и суверенность разума; и поощрение, побуждение, увещевание,
обучение остаются незаменимыми для любого совершенного, то есть вос-
67 страсти
приимчивого, существа и для любого интуитивного своеобразия. Пример - это
единственная видимость невидимого. Не существует законодателя, действующего вне
разума. Иначе говоря, существуют только "фигуры" законодателя, но никогда
законодателя proprio sensu, в частности, законодателя, приносимого в жертву
(Моисей, Христос и пр.). Но ни одно совершенное существо никогда не будет
экономить ни на этих "фигурах", ни на mimesis вообще, ни на всем том, что
поддается повторению. И страсть всегда является примером.
Что касается побудительных причин, действующих тайным образом (ingeheim) -
обязанности, жертвы, примера и уважения, - несомненно следует обратиться прежде
всего к третьей главе "Критики практического разума" ("О мотивах чистого
практического разума").
12 Geheimnis, geheim. Именно по поводу долга Кант часто упоминает необходимость
проникновения внутрь тайных побудителей, необходимость убедиться в отсутствии
тайного импульса самолюбия (kein geheimer Antrieb der Selbstliebe),
скрывающегося за самой большой, высоко нравственной жертвой, которая приносится
якобы только из чувства долга (eingentlich aus Pflicht), чистого долга (аus
reiner Pfiicht), тогда как на самом деле ее приносят в ситуации, только
соответствующей долгу (pflichtmassing). На взгляд Канта, это различие
равнозначно тому, которое противопоставляет букву духу или закон как таковой
моральному закону (ср. также начало третьей главы "Критики практического
разума"). Но если, как это признает Кант, "абсолютно невозможно установить из
опыта с полной уверенностью хотя бы один случай", когда можно было бы уменьшить
подозрение в этой тайне (что позволило бы различать понятия "из чувства долга" и
"в соответствии с долгом"); тайна в таком случае не поддается ни разгадке,
больше, чем то дозволяет возможность четкого разграничения между "в соответствии
с долгом" и "из чистого долга", ни попытке положить конец понятию mimesis,
принцип повторяемости которого всегда будет соотносить составную mimesis одного
понятия ("в соответствии с долгом") с составной non-mimesis другого ("из чистого
чувства долга"), - как не-обязанность с обязанностью, не-долг с долгом,
не-ответствснность с ответственнос-
68 Ж. Деррида
стью, не-ответ с ответом. Разграничение невозможно не в силу какого-то
феноменального или эмпирического предела, хотя бы и неустранимого, но именно
потому, что этот предел не является эмпирическим: его возможность структурно
связана с возможностью чего-то "из чистого долга". Устраняя возможность
симулякра и внешней повторяемости, вы уничтожаете тем самым возможность самого
закона и самого долга, а именно возможность их рекуррентноеT. Порочность в
принципе присуща чистоте долга, то есть его повторяемости. Пренебрегая всеми
возможными оппозициями, мы получили бы тайну. Тайна страсти, страсть тайны.
Никакая жертва не придала бы истинный смысл этой тайне, которую ничто не смогло
бы удержать в рамках "патологической" чувственности, как того хотел бы Кант. Так
как этого истинного смысла нет.
13 Я попытался осуществить "демонстрацию" тайны в связи с "Фальшивой монетой"
Бодлера (в "Donner le temps", 1. La fausse monnaie, Paris, Galilee, 1991). Что
касается образцовой тайны литературы, позволю себе добавить в заключение
следующее примечание. Подобие литературы возникло в тот момент, когда стало
невозможным решить вопрос: если я говорю о чем-либо, то говорю ли я о чем-то (о
самой этой вещи, ради нее самой) или я привожу пример, пример чего-либо или
пример того, что я могу говорить о чем-либо, моей манеры говорить о чем-либо,
возможности говорить вообще о чем-либо вообще или же писать эти слова и т. д.
Допустим, я говорю "я", пишу от первого лица или пишу так называемый
"автобиографический" текст.
того, что повелевает закон, они делают наглядным то, что практическое правило
выражает в более общем виде, но они никогда не могут дать нам право оставить в
стороне их настоящий оригинал, находящийся в разуме, и руководствоваться
примерами". (Кант И. Основы метафизики нравственности // Кант И. Критика
практического разума. - Спб.: Паука, 1995. - С. 72-74). В другом месте, по
поводу нравственного императива: "Не следует только при этом упускать из виду,
что на примерах, стало быть эмпирически, нельзя установить, существуют ли вообще
такого рода императивы..." (Там же. С. 82). Это утверждение крайне категорично:
никакой опыт не может убедить нас в этом. Сам Господь Бог не может,
следовательно, служить примером, и понятие бога как высшего блага
является Идеей разума. Тем не менее, речи и деяния (страсти) Христа наилучшим
способом, образцово демонстрируют недостаточность примера, тайну невидимой
божественности и суверенность разума; и поощрение, побуждение, увещевание,
обучение остаются незаменимыми для любого совершенного, то есть вос-
67 страсти
приимчивого, существа и для любого интуитивного своеобразия. Пример - это
единственная видимость невидимого. Не существует законодателя, действующего вне
разума. Иначе говоря, существуют только "фигуры" законодателя, но никогда
законодателя proprio sensu, в частности, законодателя, приносимого в жертву
(Моисей, Христос и пр.). Но ни одно совершенное существо никогда не будет
экономить ни на этих "фигурах", ни на mimesis вообще, ни на всем том, что
поддается повторению. И страсть всегда является примером.
Что касается побудительных причин, действующих тайным образом (ingeheim) -
обязанности, жертвы, примера и уважения, - несомненно следует обратиться прежде
всего к третьей главе "Критики практического разума" ("О мотивах чистого
практического разума").
12 Geheimnis, geheim. Именно по поводу долга Кант часто упоминает необходимость
проникновения внутрь тайных побудителей, необходимость убедиться в отсутствии
тайного импульса самолюбия (kein geheimer Antrieb der Selbstliebe),
скрывающегося за самой большой, высоко нравственной жертвой, которая приносится
якобы только из чувства долга (eingentlich aus Pflicht), чистого долга (аus
reiner Pfiicht), тогда как на самом деле ее приносят в ситуации, только
соответствующей долгу (pflichtmassing). На взгляд Канта, это различие
равнозначно тому, которое противопоставляет букву духу или закон как таковой
моральному закону (ср. также начало третьей главы "Критики практического
разума"). Но если, как это признает Кант, "абсолютно невозможно установить из
опыта с полной уверенностью хотя бы один случай", когда можно было бы уменьшить
подозрение в этой тайне (что позволило бы различать понятия "из чувства долга" и
"в соответствии с долгом"); тайна в таком случае не поддается ни разгадке,
больше, чем то дозволяет возможность четкого разграничения между "в соответствии
с долгом" и "из чистого долга", ни попытке положить конец понятию mimesis,
принцип повторяемости которого всегда будет соотносить составную mimesis одного
понятия ("в соответствии с долгом") с составной non-mimesis другого ("из чистого
чувства долга"), - как не-обязанность с обязанностью, не-долг с долгом,
не-ответствснность с ответственнос-
68 Ж. Деррида
стью, не-ответ с ответом. Разграничение невозможно не в силу какого-то
феноменального или эмпирического предела, хотя бы и неустранимого, но именно
потому, что этот предел не является эмпирическим: его возможность структурно
связана с возможностью чего-то "из чистого долга". Устраняя возможность
симулякра и внешней повторяемости, вы уничтожаете тем самым возможность самого
закона и самого долга, а именно возможность их рекуррентноеT. Порочность в
принципе присуща чистоте долга, то есть его повторяемости. Пренебрегая всеми
возможными оппозициями, мы получили бы тайну. Тайна страсти, страсть тайны.
Никакая жертва не придала бы истинный смысл этой тайне, которую ничто не смогло
бы удержать в рамках "патологической" чувственности, как того хотел бы Кант. Так
как этого истинного смысла нет.
13 Я попытался осуществить "демонстрацию" тайны в связи с "Фальшивой монетой"
Бодлера (в "Donner le temps", 1. La fausse monnaie, Paris, Galilee, 1991). Что
касается образцовой тайны литературы, позволю себе добавить в заключение
следующее примечание. Подобие литературы возникло в тот момент, когда стало
невозможным решить вопрос: если я говорю о чем-либо, то говорю ли я о чем-то (о
самой этой вещи, ради нее самой) или я привожу пример, пример чего-либо или
пример того, что я могу говорить о чем-либо, моей манеры говорить о чем-либо,
возможности говорить вообще о чем-либо вообще или же писать эти слова и т. д.
Допустим, я говорю "я", пишу от первого лица или пишу так называемый
"автобиографический" текст.
|
|