Скачать 77.84 Кбайт
Парадоксы свободы в учении фихте
У Шлегеля, Тика, Новалиса учение Фихте о воображении приобретает еще более субъективно-произвольный отпечаток, чем у Фихте, а порождаемый воображением внешний мир становится фантомом, иллюзией, покрывалом Майи. Так, например, Людвиг Тик пишет:
"Живой и неживой миры висят на цепях, которыми управляет мой дух; вся моя жизнь – только сон, в котором различные образы сочетаются согласно моей воле. Я сам – единственный закон в целой природе, и этому закону повинуются все". [18]
На место фихтевского Я романтики поставили поэтический гений, который в конце концов обернулся полным произволом личности поэта, как это произошло у Фр.Шлегеля с его принципом иронии.
Реакция Фихте на культ художнического Я не замедлила последовать. Он отделяет наукоучение от эстетического иллюзионизма романтиков, подчеркивая, что без практического, нравственного Я деятельность продуктивного воображения рождает только фантомы. [19]
Чтобы обрести подлинное бытие, мы должны, по Фихте, оставить сферу теоретического Я и обратиться к Я практическому, ибо движение мысли не есть само по себе процесс жизни. Как видим, Фихте решительно выступает против традиционной метафизики, оценивавшей теорию, мышление выше нравственно-практического действия. Однако прежде чем мы последуем здесь за Фихте, необходимо рассмотреть, что же именно происходит в Я, когда оно раздваивается на Я и не-Я, затем вновь устраняет это раздвоение (отчасти) и т.д.
Стремясь наглядно представить деятельность Я, Фихте обращается к традиционной световой символике, к которой философы обращались начиная с античности: мы видим эту символику у Платона и неоплатоников, в средние века (не случайно разум принято было именовать Lumen naturale), в немецкой мистике, световая метафорика которой шла от неоплатонизма. Фихте представляет себе деятельность Я в виде "прямой линии, идущей из А через В по направлению к С и т.д." [20], т.е. в виде идущего в бесконечность светового луча, – образ, кстати сказать, сам по себе очень характерный: прямая линия становится самой совершенной только в новое время, именно тогда, когда понятие бесконечности получает положительное значение, тогда как в античности и в средние века беспредельное было характеристикой материи, а единое – характеристикой духа.
Пока луч-деятельность устремлен в бесконечность, Я существует в себе, но не для себя, оно не сознает само себя. Для этого необходимо, чтобы свет оказался отраженным (рефлектированным) от какой-нибудь точки, допустим С; тогда, отброшенный назад, он "осветит" свой исток – Я "увидит", точнее, смутно ощутит себя. Пока Я действует, пока оно активно, оно не сознает себя, и только приняв в себя отраженную собственную деятельность, став страдательным, оно себя обнаруживает. Натолкнувшись на другое, только и можно ощутить себя. Но чтобы ощутить это другое, точку С, оно должно выйти за пределы этой точки, т.е. должно рефлектировать не только свою первоначальную бесконечную деятельность, но и свою рефлексию. "Так как оно (Я. – П.Г.) не может рефлектировать, не будучи ограниченным, но и не может себя самого ограничивать, то ясно, что требуемая рефлексия невозможна, пока оно снова не будет ограничено за пределами С в некотором возможном пункте D". [21] Только выходя за пределы точки С, Я ощущает саму эту точку как границу, в которой его деятельность испытала препятствие, а то, что лежит "за" этой границей, оно созерцает как некоторое не-Я, ограничивающее его. Рефлексия над деятельностью, таким образом, есть ограничение деятельности, а рефлексия над этим ограничением есть выход за пределы ограничения. Первая рефлексия порождает ощущение, которое, по Фихте, есть не что иное, как в-себе-нахождение (Empfinden-In-sich-finden): когда отраженная в точке С деятельность возвращается в Я, Я ощущает себя. Вторая рефлексия, т.е. выхождение деятельности за пределы С и ограничение его второй точкой D, есть уход Я в то, что его ограничивает, погружение в не-Я – созерцание. Я, пишет Фихте,
"не в состоянии одновременно направляться в своем действии и на объект, и на само это действование; оно не отдает потому себе сознательного отчета в указанной деятельности, а совершенно забывается и теряет себя в ее объекте; и мы имеем... здесь... первое, первоначальное созерцание, из которого, однако, не возникает еще совершенно никакого сознания и притом, – не только никакого самосознания,... но даже и никакого сознания объекта". [22]
Следующий шаг, как уже нетрудно понять, будет рефлексией над созерцанием. Рефлектируя над созерцанием, Я оказывается и связанным, и свободным: оно связано объектом своего созерцания, но свободно, поскольку может по своему усмотрению обращаться с теми различиями, которые оно замечает в созерцаемом объекте: с цветом, запахом, вкусом, формой и т.д. Благодаря этому оно воспроизводит созерцаемое в себе; продуктом воспроизведения является образ созерцаемого предмета.
Здесь совершается важное дело: Я сознательно строит теперь то, что прежде оно создало бессознательно, ибо, как мы помним, созерцаемая реальность есть продукт бессознательной деятельности Я.
"Живой и неживой миры висят на цепях, которыми управляет мой дух; вся моя жизнь – только сон, в котором различные образы сочетаются согласно моей воле. Я сам – единственный закон в целой природе, и этому закону повинуются все". [18]
На место фихтевского Я романтики поставили поэтический гений, который в конце концов обернулся полным произволом личности поэта, как это произошло у Фр.Шлегеля с его принципом иронии.
Реакция Фихте на культ художнического Я не замедлила последовать. Он отделяет наукоучение от эстетического иллюзионизма романтиков, подчеркивая, что без практического, нравственного Я деятельность продуктивного воображения рождает только фантомы. [19]
Чтобы обрести подлинное бытие, мы должны, по Фихте, оставить сферу теоретического Я и обратиться к Я практическому, ибо движение мысли не есть само по себе процесс жизни. Как видим, Фихте решительно выступает против традиционной метафизики, оценивавшей теорию, мышление выше нравственно-практического действия. Однако прежде чем мы последуем здесь за Фихте, необходимо рассмотреть, что же именно происходит в Я, когда оно раздваивается на Я и не-Я, затем вновь устраняет это раздвоение (отчасти) и т.д.
Стремясь наглядно представить деятельность Я, Фихте обращается к традиционной световой символике, к которой философы обращались начиная с античности: мы видим эту символику у Платона и неоплатоников, в средние века (не случайно разум принято было именовать Lumen naturale), в немецкой мистике, световая метафорика которой шла от неоплатонизма. Фихте представляет себе деятельность Я в виде "прямой линии, идущей из А через В по направлению к С и т.д." [20], т.е. в виде идущего в бесконечность светового луча, – образ, кстати сказать, сам по себе очень характерный: прямая линия становится самой совершенной только в новое время, именно тогда, когда понятие бесконечности получает положительное значение, тогда как в античности и в средние века беспредельное было характеристикой материи, а единое – характеристикой духа.
Пока луч-деятельность устремлен в бесконечность, Я существует в себе, но не для себя, оно не сознает само себя. Для этого необходимо, чтобы свет оказался отраженным (рефлектированным) от какой-нибудь точки, допустим С; тогда, отброшенный назад, он "осветит" свой исток – Я "увидит", точнее, смутно ощутит себя. Пока Я действует, пока оно активно, оно не сознает себя, и только приняв в себя отраженную собственную деятельность, став страдательным, оно себя обнаруживает. Натолкнувшись на другое, только и можно ощутить себя. Но чтобы ощутить это другое, точку С, оно должно выйти за пределы этой точки, т.е. должно рефлектировать не только свою первоначальную бесконечную деятельность, но и свою рефлексию. "Так как оно (Я. – П.Г.) не может рефлектировать, не будучи ограниченным, но и не может себя самого ограничивать, то ясно, что требуемая рефлексия невозможна, пока оно снова не будет ограничено за пределами С в некотором возможном пункте D". [21] Только выходя за пределы точки С, Я ощущает саму эту точку как границу, в которой его деятельность испытала препятствие, а то, что лежит "за" этой границей, оно созерцает как некоторое не-Я, ограничивающее его. Рефлексия над деятельностью, таким образом, есть ограничение деятельности, а рефлексия над этим ограничением есть выход за пределы ограничения. Первая рефлексия порождает ощущение, которое, по Фихте, есть не что иное, как в-себе-нахождение (Empfinden-In-sich-finden): когда отраженная в точке С деятельность возвращается в Я, Я ощущает себя. Вторая рефлексия, т.е. выхождение деятельности за пределы С и ограничение его второй точкой D, есть уход Я в то, что его ограничивает, погружение в не-Я – созерцание. Я, пишет Фихте,
"не в состоянии одновременно направляться в своем действии и на объект, и на само это действование; оно не отдает потому себе сознательного отчета в указанной деятельности, а совершенно забывается и теряет себя в ее объекте; и мы имеем... здесь... первое, первоначальное созерцание, из которого, однако, не возникает еще совершенно никакого сознания и притом, – не только никакого самосознания,... но даже и никакого сознания объекта". [22]
Следующий шаг, как уже нетрудно понять, будет рефлексией над созерцанием. Рефлектируя над созерцанием, Я оказывается и связанным, и свободным: оно связано объектом своего созерцания, но свободно, поскольку может по своему усмотрению обращаться с теми различиями, которые оно замечает в созерцаемом объекте: с цветом, запахом, вкусом, формой и т.д. Благодаря этому оно воспроизводит созерцаемое в себе; продуктом воспроизведения является образ созерцаемого предмета.
Здесь совершается важное дело: Я сознательно строит теперь то, что прежде оно создало бессознательно, ибо, как мы помним, созерцаемая реальность есть продукт бессознательной деятельности Я.
|
|