Скачать 135.25 Кбайт
Америка
По
крайней мере, это безразличие - не притворство. Это одновременно и
достоинство, и недостаток
Если я говорю об американском "образе жизни", то только для
того, чтобы подчеркнуть его утопичность, мифическую обыденность,
мечтательность и размах. Эта его философия присуща не только
техническому прогрессу, но и процессам, которые в своей
чрезмерности технического выходят за пределы техники, не только
современности, но и излишеству современных форм (будь то
вертикальность Нью-Йорка или горизонтальность Лос-Анджелеса), не
только пошлости, но и апокалиптическим формам этой пошлости, не
только реальности повседневной жизни, но и гиперреальности этой
жизни, которая в том виде, в каком она существует, обладает всеми
свойствами вымысла. Именно эти черты вымысла и производят такое
захватывающее впечатление. Ведь сам вымысел не является
воображаемым. Он предвосхищает воображаемое путем его реализации.
У нас наоборот - мы предвосхищаем реальность, воображая ее, или
избегаем ее, идеализируя. Именно поэтому мы никогда не окажемся в
подлинном вымысле, мы обречены на воображаемое и на ностальгию по
asdsyels. Американский образ жизни есть непроизвольно вымышленный,
поскольку превосходит воображаемое в реальности.
[173]
Вымысел также не является абстракцией, и если существует
некоторое бессилие Америки перед лицом абстракции, то эта слабость
блестяще воплощается в дикой реальности средней Америки, в
апофеозе повседневности, в том гении предприимчивости, который так
нас поражает. Может быть, эта успешная революция имеет уже не
совсем то значение, которое придавал ей Токвиль: стихийные
колебания общественного мнения, спонтанные или конкретные формы
приведения нравов в соответствие с современными ценностями.
Знаменитую американскую действительность надо искать не в развитии
института государства, а в либерализации технологии и имиджей, в
аморальной динамике этих имиджей, в феерии товаров и услуг,
могущества и бесполезной энергии (но кто скажет, где исчезает
энергия полезная?), когда резонанс рекламного мнения гораздо
сильнее резонанса общественного. Но в, конце концов, это и есть
черты либерализации, а непристойность общества - его знак.
Либерализация всех последствий без исключения, вплоть до самых
немыслимых и отвратительных, но пик свободы, ее логическое
следствие в зрелищной оргии, в скорости, в мгновенности изменений,
в общей эксцентричности. Политика высвобождается в зрелище, в
рекламном эффекте любой ценой, сексуальность высвобождается во
всех своих аномалиях и перверсиях (включая отказ от нее -
последний штрих моды, переохлаждение вследствие сексуальной
свободы), нравы, обычаи, тела и язык высвобождаются в ускорении
моды. Освобожден не человек в его идеальной реальности, в его
внутренней истине или его открытости - освобожден человек, который
меняет пространство, который движется, который меняет пол, одежду,
нравы в соответствии с модой, а не в соответствии с моралью,
который меняет мнения в соответствии с образцами мнений, а не в
силу внутренних убежде-
[174]
ний. Это и есть реальное освобождение, хотим мы этого или нет,
нравится нам его расточительность и непристойность или нет.
Впрочем, жители "тоталитарных" стран хорошо знают, что именно это
и есть подлинная свобода, и мечтают именно об этом: о моде, о
моделях, идолах, игре имиджей, свободе передвижения, о рекламе,
разгуле рекламы. Об оргии, короче говоря. Нужно, однако,
подчеркнуть, что именно Америка конкретно, технически реализовала
эту оргию свободы, безразличия, отрыва, выставления напоказ и
движения. Не знаю, что остается от успешной революции, которую
Токвиль определил как революцию политической свободы и качества
общественного сознания (Америка сегодня сочетает лучшее и худшее в
этой сфере), но она - эта революция - конечно, победила, тогда как
мы, потерпев неудачу в наших исторических абстрактных революциях,
упускаем и эту. Мы впитали помимо нашей воли логические следствия
современности, революции образа жизни, с ее излишествами, с
примесью очарования и враждебности. Мы, в Европе, увязли в культе
различий и, следовательно, отстаем от радикальной современности,
основанной на безразличии. Мы становимся современными и
безразличными неохотно, отсюда - столь тусклый блеск нашей
современности, отсутствие современного духа в наших начинаниях. У
нас нет даже злого духа современности, превращающего изобретения в
экстравагантные новшества, что придает им некую фантастическую
свободу.
Все то, что героически разыгрывалось и разрушалось в Европе
под знаком Французской революции и Террора, реализовалось по ту
сторону Атлантики более простым и доступным способом (утопия
богатства, права, свободы, общественного согласия и
peopegemr`vhh). То же случилось с нашими мечтания
крайней мере, это безразличие - не притворство. Это одновременно и
достоинство, и недостаток
Если я говорю об американском "образе жизни", то только для
того, чтобы подчеркнуть его утопичность, мифическую обыденность,
мечтательность и размах. Эта его философия присуща не только
техническому прогрессу, но и процессам, которые в своей
чрезмерности технического выходят за пределы техники, не только
современности, но и излишеству современных форм (будь то
вертикальность Нью-Йорка или горизонтальность Лос-Анджелеса), не
только пошлости, но и апокалиптическим формам этой пошлости, не
только реальности повседневной жизни, но и гиперреальности этой
жизни, которая в том виде, в каком она существует, обладает всеми
свойствами вымысла. Именно эти черты вымысла и производят такое
захватывающее впечатление. Ведь сам вымысел не является
воображаемым. Он предвосхищает воображаемое путем его реализации.
У нас наоборот - мы предвосхищаем реальность, воображая ее, или
избегаем ее, идеализируя. Именно поэтому мы никогда не окажемся в
подлинном вымысле, мы обречены на воображаемое и на ностальгию по
asdsyels. Американский образ жизни есть непроизвольно вымышленный,
поскольку превосходит воображаемое в реальности.
[173]
Вымысел также не является абстракцией, и если существует
некоторое бессилие Америки перед лицом абстракции, то эта слабость
блестяще воплощается в дикой реальности средней Америки, в
апофеозе повседневности, в том гении предприимчивости, который так
нас поражает. Может быть, эта успешная революция имеет уже не
совсем то значение, которое придавал ей Токвиль: стихийные
колебания общественного мнения, спонтанные или конкретные формы
приведения нравов в соответствие с современными ценностями.
Знаменитую американскую действительность надо искать не в развитии
института государства, а в либерализации технологии и имиджей, в
аморальной динамике этих имиджей, в феерии товаров и услуг,
могущества и бесполезной энергии (но кто скажет, где исчезает
энергия полезная?), когда резонанс рекламного мнения гораздо
сильнее резонанса общественного. Но в, конце концов, это и есть
черты либерализации, а непристойность общества - его знак.
Либерализация всех последствий без исключения, вплоть до самых
немыслимых и отвратительных, но пик свободы, ее логическое
следствие в зрелищной оргии, в скорости, в мгновенности изменений,
в общей эксцентричности. Политика высвобождается в зрелище, в
рекламном эффекте любой ценой, сексуальность высвобождается во
всех своих аномалиях и перверсиях (включая отказ от нее -
последний штрих моды, переохлаждение вследствие сексуальной
свободы), нравы, обычаи, тела и язык высвобождаются в ускорении
моды. Освобожден не человек в его идеальной реальности, в его
внутренней истине или его открытости - освобожден человек, который
меняет пространство, который движется, который меняет пол, одежду,
нравы в соответствии с модой, а не в соответствии с моралью,
который меняет мнения в соответствии с образцами мнений, а не в
силу внутренних убежде-
[174]
ний. Это и есть реальное освобождение, хотим мы этого или нет,
нравится нам его расточительность и непристойность или нет.
Впрочем, жители "тоталитарных" стран хорошо знают, что именно это
и есть подлинная свобода, и мечтают именно об этом: о моде, о
моделях, идолах, игре имиджей, свободе передвижения, о рекламе,
разгуле рекламы. Об оргии, короче говоря. Нужно, однако,
подчеркнуть, что именно Америка конкретно, технически реализовала
эту оргию свободы, безразличия, отрыва, выставления напоказ и
движения. Не знаю, что остается от успешной революции, которую
Токвиль определил как революцию политической свободы и качества
общественного сознания (Америка сегодня сочетает лучшее и худшее в
этой сфере), но она - эта революция - конечно, победила, тогда как
мы, потерпев неудачу в наших исторических абстрактных революциях,
упускаем и эту. Мы впитали помимо нашей воли логические следствия
современности, революции образа жизни, с ее излишествами, с
примесью очарования и враждебности. Мы, в Европе, увязли в культе
различий и, следовательно, отстаем от радикальной современности,
основанной на безразличии. Мы становимся современными и
безразличными неохотно, отсюда - столь тусклый блеск нашей
современности, отсутствие современного духа в наших начинаниях. У
нас нет даже злого духа современности, превращающего изобретения в
экстравагантные новшества, что придает им некую фантастическую
свободу.
Все то, что героически разыгрывалось и разрушалось в Европе
под знаком Французской революции и Террора, реализовалось по ту
сторону Атлантики более простым и доступным способом (утопия
богатства, права, свободы, общественного согласия и
peopegemr`vhh). То же случилось с нашими мечтания
|
|