Скачать 135.25 Кбайт
Америка
).
[135]
банально. По типу: Pay or die.(1) Кошелек или жизнь! - это
превращается в: Жизнь или жизнь! Еще раз идиотизм: жизнь не
обменивается на саму себя. Однако в этой неумолимой тавтологии
существует поэтическое очарование - как и во всем том, где нечего
понимать. В конечном счете, смысл этого граффити может быть таким:
ты идиот, какого не сыщешь, хоть умри!
Пока они проводят время в библиотеках, я провожу его в
пустынях или на дорогах. В то время как они черпают свой материал
из истории идей, я черпаю его только из действительности, уличного
движения или красот природы. Эта страна наивна, и в ней надо быть
наивным. На всем здесь еще лежит печать первобытного общества:
технологии, масс-медиа, тотальная симуляция (био, социо, стерео,
видео) - все это доходит до дикого первобытного состояния.
Незначимость сохраняет свой масштаб, и пустыня, даже в
метрополиях, остается первосценой. Безмерность пространства,
простота языка и характеров.
Мои охотничьи угодья - это пустыни, горы, freeways, Лос-
Анджелес, safe-ways,(2) ghost town или downtown, а не
университетские конференции. Пустыни, их пустыни я знаю лучше, чем
они, которые повернулись спиной к собственному пространству, как
греки повернулись спиной к морю, и я извлекаю из пустынь больше
beyei, имеющих отношение к конкретной, социальной жизни Америки,
чем когда-либо извлек из официальной и интеллектуальной
социализованности.
Американская культура - наследница пустынь. По своей природе
пустыни не являются придатками горо-
----------------------------------------
(1) Плати или умри (англ.)
(2) Безопасные дороги (по аналогии с freeways).
[136]
дов, они обозначают пустоту, радикальную наготу, которая
присутствует на заднем плане всего человеческого общежития. В то
же время пустыни обозначают его как метафору этой пустоты,
произведенное человеком как продолжение пустыни, культуру как
мираж и как непрерывность симулякра.
Природные пустыни переносят меня в пустыни знаков. Они учат
меня читать в одно и то же время поверхность и движение, геологию
и неподвижность. Они создают видение, очищенное от всего
остального, от городов, отношений, событий, медиа. Они привносят
экзальтированное видение опустошения знаков и человека. Они
прочерчивают ментальную границу, за которой рушатся замыслы
цивилизации. Они находятся за пределами сферы желаний. При избытке
значений, интенций и претензий культуры необходимо всегда взывать
к пустыням. Пустыни - наш мифический оператор.
Ромеро Саддле - Камино Сиело - Блю Каньон - Квик Сильвер Майн
- Сикамор Каньон - Сан-Рафаэль Вилдернесс.
Поздним вечером, после трех часов дороги я потерялся в Сан-
Рафаэль Вилдернесс. Я еду все время вперед, навстречу последним
отблескам дня, потом навстречу отсветам маяков на прибрежном
песке, но двигаюсь я или нет? Вокруг сгущаются сумерки,
перспектива провести здесь всю ночь становится все реальнее, но
виски создает приятное чувство беспечности. Наконец, после двух
часов дороги и нисхождения в ад - вознесение к небесам: на горном
хребте - Камино Сиело и панорама огней Санта-Барбары - ночная,
воздушная.
[137]
Портервилль
Сквозь ровные посадки апельсиновых деревьев с темно-зеленой
листвой безупречной геометрической формы просвечивают рыжеватые
склоны холмов, напоминающих холмы Тосканы, покрытые, словно мехом,
волнующейся травой. Аллея, образованная пятьюдесятью симметричными
пальмами одинаковой высоты, ведет к небольшому дому плантатора с
закрытыми ставнями. Так мог бы выглядеть обычный колониальный
пейзаж, но это западный склон Скалистых гор, у самого начала
Секвойя Национал Парк. Въезд в город, который со своими прямыми
улицами схож с апельсиновыми садами и, по существу, городом не
является; население его составляют мексиканские рабы, выкупившие у
своих хозяев старые шевролеты (50-х годов выпуска). Въезд
представляет собой аллею олеандров. В самом же городе поражает
совершенно непостижимимое отсутствие центра. Путешествуя по улицам
в том и другом направлении, не удается обнаружить ничего, что хотя
бы отдаленно напоминало центральную точку. Нет ни банков, ни
административных зданий, ни мэрии; город не имеет координат, он
подобен плантации. Единственный признаки жизни - американский флаг
неподалеку от мертвого отеля, единственного на весь город
трехэтажного здания, рваные занавески которого развеваются при
порывах вечернего ветра за разбитыми оконными стеклами. Комнаты не
отпираются: хозяин-мексиканец не может найти ключей. Цены -
qleunrbnpm{e. Вы можете здесь жить целую неделю на 20 долларов. И
тем не менее в каждой из комнат, где матрасы выпотрошены, стекла
потускнели от пыли, постоянно работает телевизор, просто так, ни
для кого, - в комнатах, открытых всем ветрам, даже в тех, которые
больше не отпереть. Телевизоры можно увидеть с улицы, или по Край-
[138]
ней мере различить сквозь занавески их мерцание.
[135]
банально. По типу: Pay or die.(1) Кошелек или жизнь! - это
превращается в: Жизнь или жизнь! Еще раз идиотизм: жизнь не
обменивается на саму себя. Однако в этой неумолимой тавтологии
существует поэтическое очарование - как и во всем том, где нечего
понимать. В конечном счете, смысл этого граффити может быть таким:
ты идиот, какого не сыщешь, хоть умри!
Пока они проводят время в библиотеках, я провожу его в
пустынях или на дорогах. В то время как они черпают свой материал
из истории идей, я черпаю его только из действительности, уличного
движения или красот природы. Эта страна наивна, и в ней надо быть
наивным. На всем здесь еще лежит печать первобытного общества:
технологии, масс-медиа, тотальная симуляция (био, социо, стерео,
видео) - все это доходит до дикого первобытного состояния.
Незначимость сохраняет свой масштаб, и пустыня, даже в
метрополиях, остается первосценой. Безмерность пространства,
простота языка и характеров.
Мои охотничьи угодья - это пустыни, горы, freeways, Лос-
Анджелес, safe-ways,(2) ghost town или downtown, а не
университетские конференции. Пустыни, их пустыни я знаю лучше, чем
они, которые повернулись спиной к собственному пространству, как
греки повернулись спиной к морю, и я извлекаю из пустынь больше
beyei, имеющих отношение к конкретной, социальной жизни Америки,
чем когда-либо извлек из официальной и интеллектуальной
социализованности.
Американская культура - наследница пустынь. По своей природе
пустыни не являются придатками горо-
----------------------------------------
(1) Плати или умри (англ.)
(2) Безопасные дороги (по аналогии с freeways).
[136]
дов, они обозначают пустоту, радикальную наготу, которая
присутствует на заднем плане всего человеческого общежития. В то
же время пустыни обозначают его как метафору этой пустоты,
произведенное человеком как продолжение пустыни, культуру как
мираж и как непрерывность симулякра.
Природные пустыни переносят меня в пустыни знаков. Они учат
меня читать в одно и то же время поверхность и движение, геологию
и неподвижность. Они создают видение, очищенное от всего
остального, от городов, отношений, событий, медиа. Они привносят
экзальтированное видение опустошения знаков и человека. Они
прочерчивают ментальную границу, за которой рушатся замыслы
цивилизации. Они находятся за пределами сферы желаний. При избытке
значений, интенций и претензий культуры необходимо всегда взывать
к пустыням. Пустыни - наш мифический оператор.
Ромеро Саддле - Камино Сиело - Блю Каньон - Квик Сильвер Майн
- Сикамор Каньон - Сан-Рафаэль Вилдернесс.
Поздним вечером, после трех часов дороги я потерялся в Сан-
Рафаэль Вилдернесс. Я еду все время вперед, навстречу последним
отблескам дня, потом навстречу отсветам маяков на прибрежном
песке, но двигаюсь я или нет? Вокруг сгущаются сумерки,
перспектива провести здесь всю ночь становится все реальнее, но
виски создает приятное чувство беспечности. Наконец, после двух
часов дороги и нисхождения в ад - вознесение к небесам: на горном
хребте - Камино Сиело и панорама огней Санта-Барбары - ночная,
воздушная.
[137]
Портервилль
Сквозь ровные посадки апельсиновых деревьев с темно-зеленой
листвой безупречной геометрической формы просвечивают рыжеватые
склоны холмов, напоминающих холмы Тосканы, покрытые, словно мехом,
волнующейся травой. Аллея, образованная пятьюдесятью симметричными
пальмами одинаковой высоты, ведет к небольшому дому плантатора с
закрытыми ставнями. Так мог бы выглядеть обычный колониальный
пейзаж, но это западный склон Скалистых гор, у самого начала
Секвойя Национал Парк. Въезд в город, который со своими прямыми
улицами схож с апельсиновыми садами и, по существу, городом не
является; население его составляют мексиканские рабы, выкупившие у
своих хозяев старые шевролеты (50-х годов выпуска). Въезд
представляет собой аллею олеандров. В самом же городе поражает
совершенно непостижимимое отсутствие центра. Путешествуя по улицам
в том и другом направлении, не удается обнаружить ничего, что хотя
бы отдаленно напоминало центральную точку. Нет ни банков, ни
административных зданий, ни мэрии; город не имеет координат, он
подобен плантации. Единственный признаки жизни - американский флаг
неподалеку от мертвого отеля, единственного на весь город
трехэтажного здания, рваные занавески которого развеваются при
порывах вечернего ветра за разбитыми оконными стеклами. Комнаты не
отпираются: хозяин-мексиканец не может найти ключей. Цены -
qleunrbnpm{e. Вы можете здесь жить целую неделю на 20 долларов. И
тем не менее в каждой из комнат, где матрасы выпотрошены, стекла
потускнели от пыли, постоянно работает телевизор, просто так, ни
для кого, - в комнатах, открытых всем ветрам, даже в тех, которые
больше не отпереть. Телевизоры можно увидеть с улицы, или по Край-
[138]
ней мере различить сквозь занавески их мерцание.
|
|