Скачать 135.25 Кбайт
Америка
(1)
Но неужели этот протест интеллектуалов против машинизации,
маркетизации, омассовления, бездуховности, потребительства и
конформизма сможет разбудить людей, озабоченных улучшением
комфортабельности своей собственной жизни. Сам Маркузе не очень
верил в действенность своей критической теории. Тем более
пессимистично настроен Фуко, который считает протест
интеллектуалов непоследовательным, так как именно они производят
власть, более того, сами оплетены ею со всех сторон и не умеют
бороться с нею. Но можно поставить вопрос еще более радикально,
честно ли призывать к разрушению общества, которое смогло
обеспечить высокий уровень жизни своим согражданам? Инквизитор в
ответ на упреки Христа, вернувшегося с инспекционными целями на
Землю, утверждает, что прежде всего нужно накормить голодных. Кто
смог бы это отвергнуть, если сам Христос целует Инквизитора и тихо
уходит?
----------------------------------------
(1) Там же. С. XI.
[14]
В России снова случилась революция, начавшаяся с Перестройки,
и ее можно понять как протест против материального благополучия,
ибо последствия ее для экономики и политики оказались поистине
катастрофическими. Сможет ли Запад совершить нечто подобное,
решатся ли люди отказаться от комфорта ради призрачной свободы,
которой они к тому же и не хотят? Но не стоит переоценивать
dsunbmn-религиозное, эмансипирующее значение русских революций. На
самом деле интерес, который лежал в их основе, был не идеальным, а
прежде всего материальным. Да, люди мечтали об освобождении и
справедливости, но они думали о хлебе насущном: в 1917 году - о
земле, в 1985 - об "экономной экономике".
Протест интеллигенции было бы неверно считать совершенно
пустым. На самом деле царство Антихриста не так уж и безопасно.
Маркузе считает, что уровень жизни людей в постиндустриальном
обществе уже давно превысил черту райского минимума и власть могла
бы приступить к просвещению и эмансипации. Однако она
автономизировалась и думает исключительно о собственном
самосохранении. Этот момент был хорошо раскрыт в работах Ю.
Хабермаса, который указал на то, что сегодня стратегические
ориентации развития общества принимаются исходя из технических
возможностей, а не из жизненных интересов людей. На интеграцию
ранее разнонаправленных институтов указывал и Маркузе: "Сама
категория "общество" выражала острый конфликт социальной и
политической сфер - антагонизм общества и государства. Подобным же
образом понятия "индивид", "класс", "частный", "семья" обозначали
сферы и силы, еще не интегрированные в установившиеся условия. Но
возрастающая интеграция индустриального общества, лишая эти
понятия критического смысла, стре-
[15]
мится превратить их в операциональные термины описания или
обмана".(1)
Маркузе отмечал, что технология современной власти стала
настолько совершенной, что использует для своей поддержки даже
негативное. Она нейтрализует не только интеллектуальную критику,
но и собственные просчеты, ограниченность установок, человеческие
и природные катастрофы, вызванные невиданным ускорением системы.
Люди движутся все быстрее, хотя нет никакой цели. Целью стало само
движение, напоминающее движение трупа.
То, что высказывал Маркузе в 60-е годы, стало еще более
очевидным сегодня. Однако критическая теория общества не приобрела
больше сторонников. Не только обыватели, но и интеллектуалы
смирились со своей участью и стараются достичь освобождения в
рамках частной жизни. Государство и рынок уже нельзя исправить.
Это такие машины, которые нельзя ломать, ибо потери окажутся
слишком велики. На исходе реформ и в России проснулась ностальгия
по прошлому.
Итак, правду о современном обществе потребления знают все.
Власти не стоило бы даже затрачивать большие материальные средства
на камуфляж, ибо люди терпят ее потому, что не видят иного выхода.
Цена такого соглашательства по-прежнему высока. Но мы платим
теперь не рабством, нищетой, бесправием, необразованностью и
бескультурностью, и даже не психодрамами, переходящими не без
помощи психоаналитиков в мелодрамы, а утратой энергетики жизни,
чувством безнадежности. У нас нет комплекса вины и нам не в чем
каяться, но есть безысходное чувство судьбы, которую мы принимаем,
потому что изверились в любых рецептах эмансипации.
----------------------------------------
(1) Там же. С. XVII.
[16]
Таким образом, сегодня критика общества связана не столько с
поисками истины, сколько с этическим протестом против того, что
человек превращен в машину. Означает ли это, что главным в критике
становится моральный дискурс? И если оценивать все с точки зрения
морали, как это делал Л. Толстой, то кто и как будет оценивать
саму мораль, чтобы отличить плохую от хорошей.
Но неужели этот протест интеллектуалов против машинизации,
маркетизации, омассовления, бездуховности, потребительства и
конформизма сможет разбудить людей, озабоченных улучшением
комфортабельности своей собственной жизни. Сам Маркузе не очень
верил в действенность своей критической теории. Тем более
пессимистично настроен Фуко, который считает протест
интеллектуалов непоследовательным, так как именно они производят
власть, более того, сами оплетены ею со всех сторон и не умеют
бороться с нею. Но можно поставить вопрос еще более радикально,
честно ли призывать к разрушению общества, которое смогло
обеспечить высокий уровень жизни своим согражданам? Инквизитор в
ответ на упреки Христа, вернувшегося с инспекционными целями на
Землю, утверждает, что прежде всего нужно накормить голодных. Кто
смог бы это отвергнуть, если сам Христос целует Инквизитора и тихо
уходит?
----------------------------------------
(1) Там же. С. XI.
[14]
В России снова случилась революция, начавшаяся с Перестройки,
и ее можно понять как протест против материального благополучия,
ибо последствия ее для экономики и политики оказались поистине
катастрофическими. Сможет ли Запад совершить нечто подобное,
решатся ли люди отказаться от комфорта ради призрачной свободы,
которой они к тому же и не хотят? Но не стоит переоценивать
dsunbmn-религиозное, эмансипирующее значение русских революций. На
самом деле интерес, который лежал в их основе, был не идеальным, а
прежде всего материальным. Да, люди мечтали об освобождении и
справедливости, но они думали о хлебе насущном: в 1917 году - о
земле, в 1985 - об "экономной экономике".
Протест интеллигенции было бы неверно считать совершенно
пустым. На самом деле царство Антихриста не так уж и безопасно.
Маркузе считает, что уровень жизни людей в постиндустриальном
обществе уже давно превысил черту райского минимума и власть могла
бы приступить к просвещению и эмансипации. Однако она
автономизировалась и думает исключительно о собственном
самосохранении. Этот момент был хорошо раскрыт в работах Ю.
Хабермаса, который указал на то, что сегодня стратегические
ориентации развития общества принимаются исходя из технических
возможностей, а не из жизненных интересов людей. На интеграцию
ранее разнонаправленных институтов указывал и Маркузе: "Сама
категория "общество" выражала острый конфликт социальной и
политической сфер - антагонизм общества и государства. Подобным же
образом понятия "индивид", "класс", "частный", "семья" обозначали
сферы и силы, еще не интегрированные в установившиеся условия. Но
возрастающая интеграция индустриального общества, лишая эти
понятия критического смысла, стре-
[15]
мится превратить их в операциональные термины описания или
обмана".(1)
Маркузе отмечал, что технология современной власти стала
настолько совершенной, что использует для своей поддержки даже
негативное. Она нейтрализует не только интеллектуальную критику,
но и собственные просчеты, ограниченность установок, человеческие
и природные катастрофы, вызванные невиданным ускорением системы.
Люди движутся все быстрее, хотя нет никакой цели. Целью стало само
движение, напоминающее движение трупа.
То, что высказывал Маркузе в 60-е годы, стало еще более
очевидным сегодня. Однако критическая теория общества не приобрела
больше сторонников. Не только обыватели, но и интеллектуалы
смирились со своей участью и стараются достичь освобождения в
рамках частной жизни. Государство и рынок уже нельзя исправить.
Это такие машины, которые нельзя ломать, ибо потери окажутся
слишком велики. На исходе реформ и в России проснулась ностальгия
по прошлому.
Итак, правду о современном обществе потребления знают все.
Власти не стоило бы даже затрачивать большие материальные средства
на камуфляж, ибо люди терпят ее потому, что не видят иного выхода.
Цена такого соглашательства по-прежнему высока. Но мы платим
теперь не рабством, нищетой, бесправием, необразованностью и
бескультурностью, и даже не психодрамами, переходящими не без
помощи психоаналитиков в мелодрамы, а утратой энергетики жизни,
чувством безнадежности. У нас нет комплекса вины и нам не в чем
каяться, но есть безысходное чувство судьбы, которую мы принимаем,
потому что изверились в любых рецептах эмансипации.
----------------------------------------
(1) Там же. С. XVII.
[16]
Таким образом, сегодня критика общества связана не столько с
поисками истины, сколько с этическим протестом против того, что
человек превращен в машину. Означает ли это, что главным в критике
становится моральный дискурс? И если оценивать все с точки зрения
морали, как это делал Л. Толстой, то кто и как будет оценивать
саму мораль, чтобы отличить плохую от хорошей.
|
|