Проблема различия, как и проблема Другого, давно уже
находятся в поле внимания критики, философская теория, признавая
дуализм, все свои усилия направляет на то, чтобы преодолеть его
диалектическим, герменевтическим, коммуникативным,
деконструктивным и иными методами. Диалектика описывает синтез
противоположностей, герменевтика настаивает на понимании Другого и
выдвигает диалог, как форму признания; эту стратегию продолжает
теория коммуникации, дополняя ее критико-идеологической техникой.
Деконструкция, описывая тотальную роль дифференциации, которая
задается языком, стремится помыслить мир по ту сторону различия
бытия и сущего. Это соответствует демократическим идеалам нашего
времени, прилагающего большие усилия для уравнивания прав людей.
Наконец, это соответствует технической тенденции эпохи, символом
которой является компьютер, который можно сравнить с воплощением
той искомой в герменевтике "сути дела", с тем "третьим", на основе
которого достигается взаимопонимание в диалоге. Компьютер
воплощает мечту логических позитивистов и психоаналитиков. Он
говорит на идеальном языке, а язык - это Другой. Но на самом деле
он не замечает и не признает Другого. Его гениальность - это
болезнь аутизма, когда слышат только самого себя. Этим экран
монитора отличается от зеркала, в котором мы видим себя глазами
dpscncn. Интерактивные масс-медиа осуществляют философскую утопию
коммуникации, в которой уже нет различных, а есть только равные.
Как же в рамках такой стратегии могут возникать перечисленные
аномалии? Неужели так бывает, что общаясь с машинами, человек
начинает протестовать против них в таких брутальных формах, какими
явля-
[57]
ются расизм, фашизм и терроризм? На самом деле, они не являются
порождением реликтовых остатков человеческой природы, а
воспроизводятся в самой системе. Дело в том, что равенство - это,
так сказать, идеальная цель, а первоначальная утопия строится на
допущении дифференциации. И поскольку одна предполагает другую, то
демократия требует террора, фашизма и расизма. И если демократия
начинает работать вхолостую, т. е. сама на себя, когда она
сводится к защите принципов, а не конкретных людей, когда
человеческие сострадание, боль, мужество, смелость - все это
отмирает по причине ненужности, то система приобретает чудовищное
ускорение, в ходе которого возникают турбулентности, угрожающие ее
собственному существованию. Наш дискурс сегодня порождает
монстров, которые принимаются за реальность. Ссылки на науку не
спасают от них, ибо язык науки это тоже утопия. Не случайно
расисты и фашисты охотно прибегают к языку биологии, истории,
социологии и философии.

Мелодрама дифференциации

Где еще осталось другое? Мы живем после оргии открытия,
исследования, нахождения Другого, после оргии различия,
билателарной, интерактивной. По ту сторону игры отчуждения (стадия
зеркала - наслаждение нашего детства) вросло структуральное
различие бесконечного, в моду, нравы, культуру и даже, как чистое
другое, в расу, безумие, бедность и смерть. Инаковость осталась
как остаток закона спроса и предложения, действующего на рынке.
Она стала редкостью. Отсюда ее значимость на бирже структуральных
ценностей. Вот откуда симуляция Другого, который сводится к
научной фикции, навязывая вопросы:
[58]
каков и где находится Другой. Эта научная фикция соответствует
повседневности, в которой так же правит бал спекуляция, а на
черном рынке господствует другость и различие. Экологические
поиски, будь то резервация индейцев или положение домашних
животных (нулевой уровень друтости), ведутся без того, чтобы
предоставить ему подобающее место хотя бы в бессознательном (это
последний символический капитал, к трате которого следует
относиться особенно осторожно). Так, вступление Другого на деле
ведет к его исчезновению, растворению и превращению в своеобразное
сырье.
Обычно другое вызывает страх и любопытство, подлежит изучению
и отрицанию, освобождению и признанию и т. п, В правах человека
необходимо учитывать права другого, как универсальное право на
различие. Однако оргия психологического и политического понимания
Другого привела к тому, что он появился там, где его никогда не
было. В результате, где был Другой, там воцарилось равное.
Там, где уже ничего нет, должен появиться Другой, Мы
переживаем не драму, а психодраму Другого как в сфере социального,
так и сексуального, психодраму тела, которая с помощью
психоаналитического дискурса переводится в мелодраму. Так друтость
становится психодраматической, социодраматической,
семиодраматической и мелодраматической.