Скачать 135.25 Кбайт
Америка
Повсюду музыка, интенсивное
движение, сравнительно быстрое и бесшумное (оно совсем не похоже
на нервозное и театральное движение по-итальянски). Улицы, авеню
никогда не пустеют, но ясная и раскованная геометрия города
непохожа на артериальное переплетение европейских улочек.
В Европе улица живет лишь урывками, в исторические моменты,
революции, на баррикадах. В другое время люди проходят их быстро,
по ним никто не бродит (никто не прохаживается). Они сродни
европейским машинам: никто в них не живет, для них не хватает
пространства. Недостает пространства и городам - или, скорее, это
пространство считается общественным, ему присущи знаки публичной
сцены, что не позволяет двигаться по нему как по пустыне или
безразличному пространству.
Американская улица, может быть, и не знает исторических
моментов, но она всегда оживлена, ви-
[86]
тальна, кинетична и кинематична, по образу и подобию самой страны,
где мало принимается в расчет собственно историческая и
политическая сцена, но где перемены, как бы они ни обеспечивались
технологиями, расовыми различиями, масс-медиа, распространяются с
силой вирусной инфекции: это сама сила образа жизни.
В Нью-Йорке коловращение жизни настолько сильно, центробежная
сила так велика, что кажется чем-то сверхъестественным думать о
жизни вдвоем, о том, чтобы разделить еще чью-то жизнь. Способны
выжить только различные сборища, банды, мафия, общества
посвященных или извращенцев, но не семейные пары. Это своего рода
анти-ковчег, полная противоположность тому, в котором было собрано
j`fdni твари по паре, чтобы спасти животные виды от потопа. Здесь,
в этом волшебном ковчеге, всех по одному и каждый вечер этим
одиночкам надо искать последних уцелевших для последнего пати.
В Нью-Йорке сумасшедшие свободны. Выпущенные на улицы, они не
так уж отличаются от панков, джанков, торчков, алкоголиков, нищих,
которые его заполняют. Непонятно, с чего бы вдруг город, столь же
безумный, стал бы держать своих сумасшедших взаперти, зачем ему
лишать перемещения этих образчиков безумия, если оно, в той или
иной форме, уже захватило весь город.
Гимнастика в стиле рэп - это своего рода акробатическое
геройство, где только в конце становится ясно, что это танец, в
тот момент, когда танцор застывает в апатичной, безразличной позе
(локоть на земле, голова небрежно опирается на ладонь: поза,
напоминающая изображения на этрусских гробницах). Эта
[87]
внезапная неподвижность заставляет вспомнить китайскую оперу. Но
китайский воин застывает в высшей точке действия, в героическом
жесте, тогда как рэппер - в исчерпанности своего движения, в жесте
ничтожном. Можно сказать, что, скручиваясь спиралью и завязываясь
в узел на уровне земли, рэпперы создают пустоту внутри своего
тела, в глубине которой они принимают ироническую и ленивую позу
смерти.
Никогда бы не подумал, что нью-йоркский марафон способен
вызвать слезы. Это зрелище конца света. Можно ли говорить о
добровольном страдании, как о добровольно взятой на себя
обязанности? Они бегут под проливным дождем, под вертолетами, под
аплодисменты, в своих алюминиевых капюшонах, постоянно поглядывая
на хронометр, бегут полуобнаженные, закатив глаза, ища смерти,
смерти через истощение, которая напоминала бы смерть того, кто
умер десять тысяч лет назад, и кто, не стоит этого забывать,
принес в Афины весть о победе. Может быть, они тоже мечтают
принести победную весть, только теперь она будет посланием слишком
многих и не будет иметь уже никакого смысла: это будет весть о
самом их прибытии, весть, венчающая их усилия - сумеречное
сообщение о сверхчеловеческом и бесполезном усилии. Все вместе
они, скорее, принесли бы весть о конце человеческого рода, ибо
видно, как он вырождается с приближением к финишу - от первых,
хорошо сложенных, которые еще могут бороться, до совершенно
выдохшихся, которых друзья буквально несут к финишной черте, и
калек, которые тащатся на своих инвалидных креслах. Их - бегущих -
17 тысяч, и это напоминает настоящую битву при Марафоне, где даже
и не было 17 тысяч сражающихся. Их 17 тысяч, и каждый бежит сам по
себе, не думая о победе, бежит только ради того, чтобы ощутить
свое существование.
[88]
"Мы победили!" - шепчет, испуская дух, вестник из Марафона.
"I did it!",(1) выдыхает измученный марафонец, падая на лужайку
Центрального Парка.
I DID IT!
Лозунг новой разновидности рекламы, аутистического шоу,
чистой и пустой формы, вызова самому себе, который заменил
прометеевский экстаз соревнования, старания и успеха.
Нью-йоркский марафон стал своего рода интернациональным
символом этого фетишизированного представления, горячки
бессмысленной победы над пустотой, экзальтации бессмысленного
геройства.
Я бежал в нью-йоркском Марафоне: I did it!
Я взошел на Аннапурну:(2) I did it!
Высадка на Луне это тоже самое: We did it! Событие, в
сущности, не столько захватывающее, сколько запрограммированное
p`gbhrhel науки и прогресса.
движение, сравнительно быстрое и бесшумное (оно совсем не похоже
на нервозное и театральное движение по-итальянски). Улицы, авеню
никогда не пустеют, но ясная и раскованная геометрия города
непохожа на артериальное переплетение европейских улочек.
В Европе улица живет лишь урывками, в исторические моменты,
революции, на баррикадах. В другое время люди проходят их быстро,
по ним никто не бродит (никто не прохаживается). Они сродни
европейским машинам: никто в них не живет, для них не хватает
пространства. Недостает пространства и городам - или, скорее, это
пространство считается общественным, ему присущи знаки публичной
сцены, что не позволяет двигаться по нему как по пустыне или
безразличному пространству.
Американская улица, может быть, и не знает исторических
моментов, но она всегда оживлена, ви-
[86]
тальна, кинетична и кинематична, по образу и подобию самой страны,
где мало принимается в расчет собственно историческая и
политическая сцена, но где перемены, как бы они ни обеспечивались
технологиями, расовыми различиями, масс-медиа, распространяются с
силой вирусной инфекции: это сама сила образа жизни.
В Нью-Йорке коловращение жизни настолько сильно, центробежная
сила так велика, что кажется чем-то сверхъестественным думать о
жизни вдвоем, о том, чтобы разделить еще чью-то жизнь. Способны
выжить только различные сборища, банды, мафия, общества
посвященных или извращенцев, но не семейные пары. Это своего рода
анти-ковчег, полная противоположность тому, в котором было собрано
j`fdni твари по паре, чтобы спасти животные виды от потопа. Здесь,
в этом волшебном ковчеге, всех по одному и каждый вечер этим
одиночкам надо искать последних уцелевших для последнего пати.
В Нью-Йорке сумасшедшие свободны. Выпущенные на улицы, они не
так уж отличаются от панков, джанков, торчков, алкоголиков, нищих,
которые его заполняют. Непонятно, с чего бы вдруг город, столь же
безумный, стал бы держать своих сумасшедших взаперти, зачем ему
лишать перемещения этих образчиков безумия, если оно, в той или
иной форме, уже захватило весь город.
Гимнастика в стиле рэп - это своего рода акробатическое
геройство, где только в конце становится ясно, что это танец, в
тот момент, когда танцор застывает в апатичной, безразличной позе
(локоть на земле, голова небрежно опирается на ладонь: поза,
напоминающая изображения на этрусских гробницах). Эта
[87]
внезапная неподвижность заставляет вспомнить китайскую оперу. Но
китайский воин застывает в высшей точке действия, в героическом
жесте, тогда как рэппер - в исчерпанности своего движения, в жесте
ничтожном. Можно сказать, что, скручиваясь спиралью и завязываясь
в узел на уровне земли, рэпперы создают пустоту внутри своего
тела, в глубине которой они принимают ироническую и ленивую позу
смерти.
Никогда бы не подумал, что нью-йоркский марафон способен
вызвать слезы. Это зрелище конца света. Можно ли говорить о
добровольном страдании, как о добровольно взятой на себя
обязанности? Они бегут под проливным дождем, под вертолетами, под
аплодисменты, в своих алюминиевых капюшонах, постоянно поглядывая
на хронометр, бегут полуобнаженные, закатив глаза, ища смерти,
смерти через истощение, которая напоминала бы смерть того, кто
умер десять тысяч лет назад, и кто, не стоит этого забывать,
принес в Афины весть о победе. Может быть, они тоже мечтают
принести победную весть, только теперь она будет посланием слишком
многих и не будет иметь уже никакого смысла: это будет весть о
самом их прибытии, весть, венчающая их усилия - сумеречное
сообщение о сверхчеловеческом и бесполезном усилии. Все вместе
они, скорее, принесли бы весть о конце человеческого рода, ибо
видно, как он вырождается с приближением к финишу - от первых,
хорошо сложенных, которые еще могут бороться, до совершенно
выдохшихся, которых друзья буквально несут к финишной черте, и
калек, которые тащатся на своих инвалидных креслах. Их - бегущих -
17 тысяч, и это напоминает настоящую битву при Марафоне, где даже
и не было 17 тысяч сражающихся. Их 17 тысяч, и каждый бежит сам по
себе, не думая о победе, бежит только ради того, чтобы ощутить
свое существование.
[88]
"Мы победили!" - шепчет, испуская дух, вестник из Марафона.
"I did it!",(1) выдыхает измученный марафонец, падая на лужайку
Центрального Парка.
I DID IT!
Лозунг новой разновидности рекламы, аутистического шоу,
чистой и пустой формы, вызова самому себе, который заменил
прометеевский экстаз соревнования, старания и успеха.
Нью-йоркский марафон стал своего рода интернациональным
символом этого фетишизированного представления, горячки
бессмысленной победы над пустотой, экзальтации бессмысленного
геройства.
Я бежал в нью-йоркском Марафоне: I did it!
Я взошел на Аннапурну:(2) I did it!
Высадка на Луне это тоже самое: We did it! Событие, в
сущности, не столько захватывающее, сколько запрограммированное
p`gbhrhel науки и прогресса.
|
|