Участное мышление и есть эмоционально-волевое понимание бытия как события в конкретной ответственности на основе не-алиби в бытии, т.е. поступающее мышление, т.е. отнесенное к себе как к единственному ответственно поступающему мышление. (115)

Тяжесть общих мест для единственного ответственно поступающего нужна в расположении изобретенного, в защите, утверждении, социализации своего поступка, теперь становящегося не своим только, но в необходимой степени и общим. В расположении нужна вся логика, весь рационализм теоретического мышления.

Но здесь возникает ряд конфликтов с теоретическим мышлением и миром теоретического мышления. Действительное бытие-событие, данное-заданное в эмоционально-волевых тонах, соотнесенное с единственным центром ответственности - в своем событийном, единственно важном, тяжелом, нудительном смысле, в своей правде определяется не само по себе, а именно в соотнесении с моей долженствующей единственностью, нудительно действительный лик события определяется с моего и для меня единственного места. Но ведь отсюда следует, что сколько индивидуальных центров ответственности, единственных участников события, а их бесконечное множество, столько разных миров события; если лик события определяется с единственного места участного, то столько разных ликов, сколько разных единственных мест, но где же один-единственный и единый лик? Поскольку мое отношение [?] существенно для мира, действительно в нем его эмоционально-волевой ценностью - признано [1нрзб],

112

то для меня эта признанная ценность, эмоционально-волевая картина мира одна, для другого - другая. Или приходится признать своеобразной ценностью сомнение? Да, мы признаем такой ценностью сомнение, именно оно лежит в основе нашей действенно поступающей жизни, при этом нисколько не вступает в противоречие с теоретическим познанием. Эта ценность сомнения нисколько не противоречит единой и единственной правде, именно она, эта единая и единственная правда мира, его требует. (115-116)

Если видеть в этом произведении прообраз теории диалога, то как объяснить, что другие по большому счету появляются только во второй половине его и то только в связи с рядом конфликтов с теоретическим мышлением? Нет, диалог просто техническая категория риторики ответственности, правда понятая существенно по-новому в сравнении с риторической трактовкой диалога старой риторической традиции, но как раз в отношении этой категории заметна наиболее открытая преемственность33.

Именно она требует, чтобы я реализовал сполна свою единственную причастность бытию с моего единственного места. Единство целого обусловливает единственные и ни в чем не повторимые роли всех участников. Множество неповторимо ценных личных миров разрушило бы бытие как содержательно определенное, готовое и застывшее, но оно именно впервые создает единое событие. Событие как себе равное, единое, могло бы прочесть post factum безучастное, не заинтересованное в нем сознание, но и тут для него осталась бы недоступной самая событийность события; для действительного участника свершающегося события все стягивается к

_________
33 См. Р.Лахманн. Риторика и диалогичность в мышлении Бахтина // Риторика. ј3. - С.72-84.

113

предстоящему единственному действию его, в его совершенно непредопределенном, конкретном единственном и нудительном долженствовании. Дело в том, что между ценностными картинами мира каждого участника нет и не должно быть противоречия и из сознания [?] и просто с единственного места каждого участника. Правда событие не есть тожественно себе равная содержательная истина, а правая единственная позиция каждого участника, правда его конкретного действительного долженствования. Простой пример пояснит сказанное. Я люблю другого, но не могу любить себя, другой любит меня, но себя не любит;

каждый прав на своем месте, и не субъективно, а ответственно прав. С моего единственного места только я-для-себя я, а все другие - другие для меня (в эмоционально-волевом смысле этого слова). Ведь поступок мой (и чувство - как поступок) ориентируется именно на том, что обусловлено единственностью и неповторимостью моего места. Другой именно на своем месте в моем эмоционально-волевом участном сознании, поскольку я его люблю как другого, а не как себя. Любовь другого ко мне эмоционально совершенно иначе звучит для меня - в моем личностном контексте, чем эта же любовь ко мне для него самого, и к совершенно другому обязывает меня и его. Но, конечно, здесь нет противоречия. Оно могло бы возникнуть для какого-то третьего, неинкарнированного безучастного сознания. Для того сознания были бы себе равные самоценности - люди, а не я и другой, принципиально иначе ценностно звучащие. (116-117)

Целое события общения требует единственности ролей всех участников, потому что участно-причастен ведь не только я но и другой, другие. Событие, собственно говоря, потому и возникает, что есть

114

асимметрия взглядов друг на друга и на целое нашего единства, единства единственностей.