Все это удивительным образом объединяется у него с любовью к классике и образует хаотическую пестроту стиля.

Иногда прогрессивная тенденция невольно сквозит в художественном изображении ("Нигрин"), и самый факт ниспровержения жизни вызывает у читателя представление о ее возможных положительных формах.
3. Общее заключение о творчестве Лукиана

Убийственный и ниспровергающий смех Лукиана создал ему мировую славу. В глубине беспощадной сатиры и острейшего сарказма и часто неспособности разобраться в положительных и отрицательных сторонах тогдашнего общества, несомненно, у Лукиана залегает интенсивное страдание по поводу общественных язв и великое стремление, хотя еще бессильное, преобразовать жизнь на началах разума и человечности. В "Нигрине" (гл. 16) читаем:

"В Риме все улицы и площади полны тем, что таким людям дороже всего. Здесь можно получить наслаждение через "все ворота" – глазами и ушами, носом и ртом. Наслаждение течет вечным грязным потоком и размывает все улицы, в нем несутся прелюбодеяние, сребролюбие, клятвопреступление и все роды наслаждений; с души, омываемой со всех сторон этими потоками, стираются стыд, добродетель и справедливость, а освобожденное ими место наполняется илом, на котором распускаются пышным цветом многочисленные грубые страсти" (Меликова-Толстая).

Такие строки свидетельствуют о том, что у Лукиана было глубокое чувство социального зла и стремление, хотя и бессильное, его уничтожить. Беспомощность эта, впрочем, была свойственна не только Лукиану, но характерна также и для всей его эпохи, которая при всей своей склонности к научному и художественному творчеству в чисто жизненном отношении была малоплодотворна.

Теперь перейдем к специально-эстетическим суждениям Лукиана.

>


--------------------------------------------------------------------------------

§4. Основные проблемы эстетики Лукиана
1. Отграничение искусства от религии

Прежде всего в небольшом рассуждении "Разговор с Гесиодом" Лукиан проводит существенное отграничение художественной области от других областей. Здесь Гесиоду делается упрек, что он, заявивши о получении от богов дара воспевать прошедшее и предсказывать будущее, исполнил свое обещание только наполовину, поскольку он ровно ничего не предсказывает о будущем. Гесиод оправдывается (4-6). По его словам, не он управляет своим вдохновением, а Музы, которые и отвечают за то, что он не предсказывал будущее. Но, собственно говоря, Гесиод с этим вовсе не согласен. Все его советы земледельцам свидетельствуют, по его мнению, о знании тех событий, которые обязательно последуют, если выполнить его советы. Гесиод представлен защитником свободы творчества, в которую никто не может вмешиваться.

"Ты же отнимаешь у нас величайшее из благ, которыми мы владеем: нашу свободу и право распоряжаться делом творчества. Ты не видишь, сколько других красот имеется в поэме, а выбираешь разные занозы и колючки да выискиваешь место, за которое было бы удобно ухватиться клевете" (там же, 5).

Оправдания Гесиода Лукиан отвергает на том основании, что подобные "предсказания" гораздо лучше делает каждый опытный крестьянин и что для этого вовсе не нужно никакого пророческого вдохновения.

"Итак, оставь такого рода оправдания и предсказания. То же, с чего ты начал свою речь, пожалуй, стоит принять – твое утверждение, что ты сам не знал того, о чем говорил, но некое божественное вдохновение влагало в тебя твои стихи. Впрочем, и само это вдохновение – не слишком-то достоверно: ибо невозможно, чтобы оно часть обещаний довело до конца, другие же оставило без исполнения" (9).

Таким образом, Лукиан яснейшим образом отделяет художественное творчество от божественного вдохновения и в этом смысле не видит в искусстве ровно никакого особенного "знания" о тайнах жизни.

2. Отграничение искусства от науки

Лукиан очень резко отмежевывает искусство (в частности, поэзию) от науки (в частности, от истории).

В специальном трактате "Как следует писать историю" Лукиан много говорит об истории как о науке, основанной на точных фактах и совершенно не нуждающейся ни в каких вымыслах, мифах, гиперболических выражениях и риторических украшениях. Отчетливо формулируется тезис о свободе поэтического вымысла и о связанности истории реальными фактами (8), а также еще более общая истина: "всякой вещи свойственна особая красота" (11). Конечно, по Лукиану, это не значит, что историк не может пользоваться никакими поэтическими приемами и должен игнорировать общие правила изложения.

"Мысли историка, – пишет Лукиан, – пусть не будут чужды поэзии... историк нуждается... как бы а дуновении поэтического ветра... Красота и величие предмета должны его возвышать... но он не должен... некстати вдохновляться", иначе ему грозит "быть унесенным в безумной поэтической пляске" (45).

Лукиан оценивает искусство как вполне своеобразную специфическую и весьма насыщенную деятельность, которая, не будучи ни религией, ни наукой, все же очень важная область человеческого творчества.