Они предпочли двигаться в ускоренном темпе, хотя уже Гераклиту было известно, что движение само по себе двусторонне – все движется сверху вниз и снизу вверх. Но не природа устанавливает законы человеку, а человек – природе, решили греки, и это имело роковые последствия. Может быть, именно потому и зарождается идея энтелехии, способная противостоять человеческому произволу. Однако лишь в наше время она становится доступной сознанию, оживает, скажем, в теориях о самоорганизации материи, в синергетике. Сама субстанция всего сущего тяготеет к восхождению, к реализации Энтелехии – формы и блага, присущей, по Аристотелю, самой материи. (Не отсюда ли, кстати, склонность к оформленности, определенности, завершенности, а на уровне обыденного сознания – к замкнутости?) Наличие исходного момента и конечной Цели предполагают движение по восходящей, прямой. Казалось, существует предубеждение против самой кривизны, которая претила глазу грека, его эстетическому вкусу.

А может быть, тяга к прямой была защитной реакцией Ума? При тенденции к завершенности отдельного нужно было соединить то, что могло распасться от собственной полноты, нанизать. эти тяготеющие к замкнутости сущности, как жемчуг на единую нить, уравновесить тенденцию к распаду связующей прямой, чтобы прерывность, конечность отдельного не обрели необратимый: характер и мир не вернулся в хаос неупорядоченности: "По прямому пути бог приводит все в исполнение". Но люди не боги, и философы – тоже. С тех самых пор ведут они спор, что же есть мир – единство или множество, – и как их сочетать. Уже Зевса мучил этот вопрос.

Каков человек, таков и мир; как он думает, так и строит с ним свои отношения. Понимание всеобщего закона не могло не сказаться на том, что производил человек на свет, будь то письменность или музыка, архитектура или поэзия, отношение к природе или отношения между людьми. Особенность этого отношения ощущается с первых шагов, с первых памятников культуры. На смену мифу приходит Логос, греческая наука. Ей на смену – христианский Логос. (Бог христианства изначально был Логосом. Предвечно сущее Слово, которое Само о Себе говорит: Аз есмь сый; Слово-Логос и есть тот творческий принцип, которым сотворено все сущее.)

В XVII в. христианскую веру начинает теснить научное мышление. При этом каждый раз доминирует что-то одно. Происходит смена мировоззрений или типов мышления: мифологического, религиозного, научного. Каждый раз что-то одно задает тон, определяя дух эпохи, пронизывая все сферы духовной жизни. Это не значит, что нет противостояния. Напротив, именно целостность явления, или его чрезмерность, порождает противодействие умов: ереси, религиозные войны, антагонизм науки и религии (инквизицию), что, в свою очередь, обусловливает внутренний динамизм и скачкообразность культурного и исторического процесса.

Иному пути положили начало древние мудрецы Китая. Для восточного пути развития характерны не последовательный, а скорее одновременный или параллельный тип связи одного с другим при восхождении по вертикали на уровне микро- и макромира (от структуры текстов до ритмов истории). И здесь происходит смена форм и действует принцип доминантности, но это ведет не к скачкообразному движению, а к плавному переходу одного в другое (по закону всеобщего дао – "одно инь, одно ян и есть Путь"). Сознание ориентировано на естественный ритм, на постепенную смену фаз, вроде того, как ночь сменяется днем, день ночью, и одно не может стать причиной гибели другого. Все вовремя приходит и вовремя уходит, на грани Великого предела (тайцзи) начинается обратный путь. Уже в "Ицзине" говорится: "Изменения есть образ движения туда-обратно" ("Сицычжуань", 1, 9). Наверное, этот Путь можно назвать "мягким", податливым – инь. В отличие от ян, символизируемого целой чертой, инь – прерванная, имеет склонность к свертыванию в круг, не знающим резких перемен, скачков, ломки структур. Недаром ученые говорят о "непрерывности" китайской истории я культуры.

И древние греки понимали значение Меры, но вряд ли согласились бы следовать закону Великого предела, тем более считать его абсолютом, соизмеряя свое понимание вещей и свое поведение с движением естественного дао. Это противоречило бы их мировоззрению и, видимо, историческому предназначению.

Китайские же мудрецы стремились не столько достичь Целого, сколько не прервать Единое, не нарушить путь, и преуспели в этом. Не прервать же Единое можно, лишь избегая разрыва, вовремя повернуть: то инь, то ян набирает силу, и на грани Великого предела они меняются местами, как свет и тьма, тепло и холод. Следуя этому, сохраняешь равновесие, не приходишь в противоречие с Бытием. Древние китайцы ориентированы на ритм самой природы, а не на свое представление о ней.

У китайцев отсутствует идея первоначала в том смысле, как понимали его греки, – что в основе мира лежит определенность, субстанция, а все остальное – ее модификации. Для китайцев невозможна была сама постановка вопроса о предпочтительности какой-то из "стихий" – каждой свое время.