Для нас иерархия в мире явлений – не только удельный вес каждого из них, причем вес ничтожнейшего неизмеримо больше отсутствия веса небытия, и потому перед лицом небытия – все явления братья.

Мы не решились бы заставить атом поклониться Богу, если бы это не было в его природе. Но, ощущая себя явлениями среди явлений, мы становимся причастны мировому ритму, принимаем все воздействия на нас и, в свою очередь, воздействуем сами. Наш долг, наша воля, наше счастье и наша трагедия – ежечасно указывать то, чем будет следующий час для нас, для нашего дела, для всего мира, и торопить его приближение. Итак, высшая награда – ни на миг не останавливая нашего внимания, грезится нам образ последнего часа, который не наступит никогда.

Бунтовать же во имя иных условий бытия здесь, где есть. смерть, так же странно, как узнику ломать стену, когда перед ним открытая дверь. Здесь этика становится эстетикой, расширяясь до области последней. Здесь индивидуализм в высшем своем напряжении творит общественность... Здесь Бог становится Богом живым, потому что человек почувствовал себя достойным такого Бога. Здесь смерть – занавес, отделяющий нас от актеров, от зрителей, и во вдохновении игры мы презираем трусливое заглядывание – что будет дальше?" [110].

Что это, поэтическая интуиция – "перед лицом небытия все явления братья"? Усталость от границ, ограничений? Ничто не навязывает, не диктует, а призывает – будь самим собой! Быть самим собой, действительно, зов времени.

Личность, которой Бердяев посвящает свой труд, есть следствие "разрыва причинных связей", освобождения от тирании целого. Он вспоминает слова Герцена: "Подчинение личности обществу, народу, человечеству, идее – продолжение человеческих жертвоприношений". Всякий вид тоталитаризма, придержащий массу, всякое тоталитарное государство Бердяев называл "царством сатаны" и добавлял: "Государство не смеет касаться духа и духовной жизни". Почему? А потому что духовная жизнь есть святая святых, это тайна человека. Всякая Личность, а каждый человек есть потенциальная Личность, первичнее бытия, ибо в нем есть "духовное начало, не зависимое от мира и не детерминированное им" (вспомните "божью искру" Экхарта, которая есть в каждом человеке). Каждый индивидуально неповторим и включает в себя универсальную человечность, если, конечно, остается собой, а не входит в нее как подчиненная часть.

"Человеческая личность есть потенциальное все, вся мировая история. Все в мире со мной произошло. В глубине, скрытой от моего сознания, я погружен в океан мировой жизни" [111].

На грани полного забвения Бытия, отпадения человека от Целого явилась потребность вернуться к нему: "бытие требует человека". Начался последний этап Истории, "открытый как для гибели, так и ...для нового небывалого онтологического достоинства человека" (Хайдеггер). В этой ситуации философы и писатели взяли на себя миссию спасения человечества и делали это с чувством нравственной ответственности. Бердяев увидел в "персонализме" возможность спасения всех через спасение каждого.

Еще Эрн говорил, что "персонализм" русской мысли имеет

"существенный, а не случайный характер. Тайны Сущего раскрываются в недрах личности". И потому мало знать, что писали Гоголь, Достоевский, Соловьев, нужно знать, "что они пережили и как они жили... Нижний, подземный этаж личности, ее иррациональные основания, уходящие в недра Космоса, полны скрытым Словом, т.е. Логосом" [112].

И работа Н. Бердяева "О рабстве и свободе человека", появившаяся четверть века спустя, тому свидетельство.

Все едино, одно отзывается на другое, обусловливает его, и все в конце концов зависит от Ума человека, от формы сознания. Однако устойчивость внутреннего, "добровольного" рабства поражало еще Сенеку:

"А покажите мне, кто не рабствует в том или другом смысле! Этот вот – раб похоти, тот – корыстной жадности, а тот – честолюбия... Нет рабства более позорного, чем рабство добровольное".

("Письма к Луцилию", 47, 17)

У Сенеки, одним из первых признавшего святость человеческой личности (Homo res sacra), свое понимание свободы, стоическое:

"В каком позорном и пагубном рабстве будет находиться тот, на кого попеременно будут оказывать свое влияние удовольствия и страдания, деспотические силы, действующие крайне произвольно и необузданно. Поэтому нужно себя поставить в независимое от них положение, а его создает не что иное, как равнодушие к судьбе... С исчезновением всяких страхов наступает вытекающая из познания истины великая и безмятежная радость, приветливость и просветление духа"

("О блаженной жизни", V).

Для Бердяева рождение Личности и есть "судьба" человека, итог человеческого Пути.

"Экономическое рабство человека бесспорно означает отчуждение человеческой природы и превращение человека в вещь. В этом Маркс прав. Но для освобождения человека его духовная природа должна быть ему возвращена".

В этом суть! Бердяев видит источник рабства – в эгоцентризме.