Франк говорит о великом духовном повороте в европейской культуре XII-XIII вв., который определил ее дальнейший путь. Обостряется интуиция бесконечности, жажда преодоления всего ограниченного и конкретно-наглядного путем волевого напряжения. Возникает стремление к осмыслению "земных" начал жизни, живой человеческой личности со всем богатством ее душевного мира, к рациональному научному знанию. Наиболее целостно этот дух дерзания выразился у Данте и в философии Николая Кузанского, предвосхитившего

"все основные идеи позднейшей науки – коперниканское мировоззрение, новую математику и математическое естествознание, дифференциальное исчисление – и все основные устремления позднейшей общественной нравственной мысли, вплоть до идеи народоправства".

"Фаустовский" дух предопределяет стиль эпохи, проявляя себя повсюду, будь то устремленные ввысь готические соборы,; живопись с бесконечностью перспектив и непрерывностью световых переходов, открытия Ньютона и Лейбница или чисто отвлеченное понятие числа, освободившегося от "телесности", наглядности античной математики, что приводит к невиданному расцвету математики (Ферма, Эйлер, Даламбер, Гаусс). Устремленность в бесконечность привела и к преодолению наглядной геометрии Эвклида, к идее о конечности мира Коперника.

"Во всех областях жизни мы имеем один и тот же процесс: контрапунктическая абсолютная музыка, новая живопись, дифференциальное исчисление и метагеометрия, отвлеченная математическая механика, растворяющая в себе физику и химию, трансцендентность национально-государственной идеи – все это проникнуто одним и тем же фаустовским духом".

Взлет духа, повлекший за собой расцвет искусства и науки, продолжался, однако, недолго. В глубинах духа, оторвавшегося от корней, произошел надлом. Фауст, в своем порыве изведать всю жизнь, слиться со всей вселенной, "отчаявшись в возможности сделать это силой своего целостного духа, внутренне связанного с Богом, продал свою душу дьяволу". В XVIII в. философия "обездушила" жизнь, и на пороге XX в. начинается бунт против бездуховности.

Говоря об интуиции бесконечности. Франк замечает, что уже Гераклит полон этого "фаустовского" духа томления по бесконечности. Но оно не есть желание овладеть бесконечностью. Последнее становится движущей силой европейской цивилизации с началом крестовых походов. Вместо восхождения к "граду божьему" – утверждение "огнем и мечом" царствия божьего на земле. Тяга к бесконечности парадоксальным образом приводила к вполне конечным результатам. Посягая на бесконечность, человек не соизмерял свои силы с божественным промыслом, вслед, за богом поспешал Сатана. Благие намерения одних оборачивались неблагими намерениями других: одни, скажем, делали географические открытия, другие извлекали из этого пользу, истребляли древние народы и их культуру, переплавляя изделия искусства в слитки золота.

Еще Ницше проникает в тайну "фаустовского" духа – "воля к власти". А в результате, заключает Франк, культурное творчество иссякает, оттесняясь тенденцией экстенсивного расширения (империализма). Большие города поглощают деревню, столица – провинцию, жизнь становится все более однообразной и механической, идейный уровень понижается, искусство полно старческого духа. "Фаустовский" дух окончательно опознает себя (и вместе с тем свою тщету) в философии воли Шопенгауэра.

Не могло быть иначе, если душа Фауста, страстно искавшая истину, "для осуществления своих бесконечных человеческих стремлений вступила в союз с Мефистофелем, с злым духом земли" ("В начале было дело"). В бездуховной цивилизации е роковой неизбежностью истощилась творческая энергия Фауста, и "божественная комедия" стала превращаться в "человеческую". Такова природа самой воли к власти, она себя изживает, превращаясь в свою противоположность, в полное отсутствие воли.

По мнению Ф. Степуна, в философии XIX в. идея великого порыва фаустовской души к бесконечному вырождается в программу бескрылого продвижения на бесконечных путях Эволюции. В этом перерождении религиозная вертикаль фаустовской души, вокруг которой вращалась европейская культура, превращается в "горизонтально расположенную атеистическую ось европейской цивилизации". Тогда же начинается бунт против "горизонтали", против эволюционизма, "непрерывности", препятствующей становлению Личности. Говоря словами Я. М. Букшпана, "в силе своих познавательных символов Шпенглер не сомневался, но он потерял веру и просмотрел универсальные истины, накопленные европейской культурой". Умирая, античный мир не знал, что он умирает, и потому "наслаждался каждым предсмертным днем, как подарком богов... Мы будем умирать сознательно, сопровождая каждую стадию своего разложения острым взором опытного врача". Эти слова Шпенглера Ф. Степун готов сделать эпиграфом эмоционального содержания книги. Но, сколь ни мрачно смотрит Шпенглер на цивилизацию, видя в ней смерть культуры, он все же принимает ее как неизбежность и готов к цивилизаторской работе.