Европа пожинает ядовитые плоды своего духовного перерождения. Она слепо приняла культуру поверхностно блестящую, но не имеющую корней" [17].

Экзистенциалисты не избежали односторонности. В Ортеге это ощущается особенно остро (может быть, в силу испанского темперамента) – неощущение, невидение "как бы двойного бытия" – духовных констант, – того, что неизменно, не подвержено воздействию времени. Сосредоточенность на сиюминутном позволяет рассмотреть действительность с одной стороны, с близкой дистанции (в микроскоп), но не с дальней (в телескоп) – ее звездные миры, без которых жизнь теряет смысл. В этом проявляется некая нечувствительность к Небу, к Космосу, к ноуменальному Бытию или Небытию, "Вертикаль" Ортеги направлена книзу, не оплодотворяется встречным движением сверху, тогда как токи Жизни идут навстречу друг другу. Это лишало перспективы, отдаляло пришествие Целого человека. Может быть, отсюда заостренный интерес к будущему, ибо будущее не прояснялось, не давалось в руки.

"Итак, запомним: ничто не важно для человека, если не направлено в будущее".

Справедливости ради стоит сказать, что прошлое Ортега отрицал лишь с виду, в угоду настроению, "философии жизни". Сам он живет прошлым не менее, чем настоящим, апеллируя к нему, скажем к греко-римскому миру. Прошлое для него есть и настоящее: "Нам нужно знать подлинную, целостную Историю, чтобы не провалиться в прошлое, а найти выход из него" [18]. И все же в Истории, по большому счету, он ощущает то, что идет снизу – энергию, земную вертикаль. Но История несводима к текущим или минувшим событиям, к сущему, так как сущее не есть Бытие.

Отсутствие исторической перспективы идет, видимо, все от того же феноменализма, с которым самозабвенно сражался В. Эрн и другие русские философы, верившие в восхождение человека в божественный эон. С. Н. Трубецкой ощущал приближение конца теогонического процесса (финал которого, по сути, и описал Ортега), верил в рождение "высшего божественного зона мира", в Великое всечеловеческое Существо.

Н. Бердяев, свидетельствуя пришествие "человека массы": "Идет новый человек, parvenue, одержимый волей к мировому могуществу и овладению всей землей", ощутил свет Логоса:

"День новой истории кончается. Рациональный свет ее гаснет. И может наступить новый хаос народов, из которого не так скоро образуется космос... Духовная культура если и погибает в количествах, то сохраняется и пребывает в качествах. Она была пронесена через варварство и ночь старого средневековья. Она будет пронесена и через варварство и ночь нового средневековья" [19].

Есть невидимое, неявленное, но присутствующее во всем. Поверхностный слой Истории именуется в буддизме "несуществующими дхармами", или пузырями на воде [20]. Конечно, происходящее позволяет судить о состоянии Целого, но оно не есть Целое.

В Истории Ортега ищет то, что искал и Ницше, – силы Земли. Отвергая взгляд на Историю, диктуемый идеологией, политикой, культурой, он утверждает: "Историческая реальность коренится в более древнем и глубоком пласте – в биологической витальности, в жизненной силе, подобной силам космическим; это не сама космическая сила, не природная, но родственная той, что колышет море, оплодотворяет зверя, покрывает дерево цветами, зажигает и гасит звезды" (если сравнить с китайскими понятиями, то речь идет скорее о ци, чем о цзин, т.е. не о высшем типе – чистой, тонкой энергии или Разуме).

Если Хайдеггер сближается с традиционным Востоком, призывая "вслушиваться" в Бытие, а не переделывать Жизнь, то Ортега – наоборот. Его уж никак не назовешь человеком-дао, следующим Недеянию, естественному ритму вещей. Ортега склонен не созерцать вещи во имя постижения сущего, а конструировать "то, чего еще нет: он всегда есть устремленность. в будущее, он имеет дело с возможным, а не с действительным. В этом видит Ортега саму суть перехода к "человеку изобретающему" от "человека мыслящего"... Для Ортеги нет надысторического Абсолюта, вечное для него – синоним мертвого. Здесь он ученик Ницше; он убежден, что Бог умер, что люди теперь. должны "устраиваться без Бога" [21].

Но это и есть нигилизм, та прямая, которая ведет никуда, сама на себе замыкаясь, как всякая односторонность. Может быть, я преувеличиваю, не ощущаю, что в нем, как в каждом таланте, есть все, есть невидимое, неявленное, что проявляется неожиданно. Как у Шпенглера – Urseelentum, но без него он не был бы Шпенглером. Думается, и Ницше в глубине души не верил в смерть бога. В великом уме всегда существует что-то потаенное, что раскрывается во времени, притягивая умы. Прорицания такого рода есть и у Ортеги:

"Я не верю в абсолютный исторический детерминизм. Наоборот, я верю, что всякая жизнь, тем самым историческая, состоит из отдельных моментов, каждый из которых относительно свободен, не предопределен предыдущим моментом; некоторое время он колеблется, "топчется на месте", как бы не зная, какой из вариантов избрать.