Стал ли я странствующим шейкером, годным только для перемешивания различных напитков, или вызвал короткое замыкание, ибо ноги беспорядочно блуждали в переплетении разноцветных проводов, которые запутывались сами по себе в течение длительного времени? Я добыл книгу о розенкрейцерах. Затем я сказал себе, что если останусь в этих книжных лавках еще на несколько часов, то встречу как минимум дюжину полковников Арденти и столько же медиумов.

Я вернулся домой и официально заявил Ампаро, что мир полон дегенератов. Она обещала меня утешить, и мы закончили день вполне естественно.

Время близилось к концу 1975 года. Я решил больше не заниматься подобиями и уделить свою энергию работе. В конце концов меня наняли преподавать итальянскую культуру, а не тамплиерство.

Я углубился в философию гуманизма и обнаружил, что, не успевши выбрести из сумерек Средневековья, люди светского современного мышленья не нашли ничего лучшего, как ухватиться за каббалу и чародейство.

Прообщавшись два года с гуманистами, читавшими заклинания, чтобы принудить природу сделать то, что она совсем не собиралась делать, я получил новые сообщения из Италии. Оказалось, что мои давние друзья, если не все, то многие, стреляли в затылок тем, кто с ними был не согласен, чтобы принудить людей сделать то, что они совсем не собирались делать.

Я не в состоянии был это постичь. Я решил, что, значит, отныне составляю собою часть третьего мира и что поездка в Баию назрела. Я положил в чемодан историю культуры Возрождения и давно мною купленную книгу о розенкрейцерах, пылившуюся на стеллаже.




26


Все предания на земле должны рассматриваться как переводы материнского, исконного предания, которое с самого Начала было поверено согрешившему человеку и его чадам.

    Луи-Клод де Сен-Мартен, О духе вещей ( «О духе традиций вообще») /Louis-Claude de Saint Martin, De I'esprit des choses, Paris, Laran, 1800, II, «De l'esprit des traditions en general»/

И мне открылся Салвадор, Салвадор да Баня де Тодос ос Сантос – Всех Святых, «черный Рим» с тремястами шестьюдесятью пятью церквами, осыпающими собой склоны и приникающими к морю, и прославляющими всех богов африканского пантеона.

У Ампаро нашелся знакомый художник, примитивист, он рисовал на крупных деревянных досках мириады библейских и апокалиптических видений, раскрашенных, как средневековые миниатюры, щедро используя как коптские, так и византийские мотивы. Он, разумеется, исповедовал марксизм, революцию полагал неизбежной, а в основном нежился целыми днями в ризницах святилища Носсо Сеньор де Бомфим (Господа Заступника), где в пароксизме horror vacui[61 - Horror vacui – страх пустоты (лат.).] стены и потолок были облиты золотом, обметаны каменьями, плетеницы благодарственных даров свисали с потолка, дико и прекрасно сочетались между собою серебряные сердечки, деревянные костыли, руки, ноги, изображения чудесных избавлений от среброблещущих штормов – смерчей – мальстремов – ураганов. Он привел нас в дарохранительницу соседнего храма, наполненную древней утварью из пахучей жакаранды.

– Кто изображен на этой картине, – спросила Ампаро у пономаря, – Святой Георгий?

Пономарь покосился заговорщицки.

– Считается, что Георгий, лучше так, а то каноник больно злится. А вообще это Ошосси.

Два дня художник водил нас от паперти к паперти, из капеллы в капеллу, перед нами громоздились фасады, изукрашенные, как серебряная посуда, почернелые от времени. В церквях нами занимались морщинистые, хромоногие служки, дарохранительницы изнывали от золота и мельхиора, от перегруженных ларей и бесценных окладов. Там вдоль стен в хрустальных гробах агонизировали натуральной величины святые, сочащиеся кровью, с разверстыми язвами, усеянными рубиновой росою, и Христы, искореженные мукой, их ноги были алы от кровотечений. Из всего этого златозарного барокко вдруг проглядывали ангелы с этрусскими лицами, романские грифоны и восточного вида сирены подмаргивали с капителей.

Я не мог оторваться от старых улиц с их поющими именами – Руа да Агониа, Авенида дос Аморес, Травесса де Шико Дьябо. Мы попали в Салвадор как раз в период, когда правительство, или кто там за него, приняло решение оздоровить старый город, искоренив тысячи борделей, но процесс был еще на полупути. От подножия церквей, безлюдных и истомленных, как проказой, собственным великолепием, растягивались во все стороны вонючие переулки, а в них кишели пятнадцатилетние негритянские шлюхи, старухи, торговавшие африканскими сластями, перегораживали улицы, сидели с кипящими котлами, жгли костры, и тут же оравы юных сутенеров отплясывали на пятачке между сточными канавами под транзистор из бара. Древние дворцы, построенные колонизаторами, увенчанные гербами, которые уже никто не мог бы распознать, давно стали тут домами терпимости.

На третий день у нашего художника была деловая встреча, и мы пошли вместе с ним в бар одной гостиницы в Верхнем городе, в отреставрированном квартале, где было полным-полно шикарных антикварных магазинов.