Друидесса, которая играла на трубе, все так же стояла на дольмене, потрясая ножом.

– Пошли, – сухо бросил Алье – Это все. Слушая его, я заметил, что облако нас полностью окутало, я уже почти не видел моих спутников.

– Как это, все? – послышался голос Гарамона. – Похоже, что самое интересное только начинается!

– Это все, что можно вам видеть. Остальное – исключено. Давайте уважать обряд. Пошли.

Я вошел в лес, и тут же меня обволокла окружающая нас влага. Мы шли, дрожа от холода, скользя по настилу из гнилых листьев, тяжело дыша, не разбирая пути, словно солдаты обратившейся в бегство армии. Мы добрались до дороги. Через два часа можно было уже быть в Милане. Садясь в машину Гарамона, Алье на прощание сказал:

– Извините, что прервал зрелище. Я хотел, господа, чтобы вы кое-что узнали, чтобы вы узнали кого-то, кто живет вокруг вас и для кого вы, собственно, отныне собираетесь работать. Однако больше этого вам видеть нельзя. Когда мне сообщили об этом событии, я пообещал, что не нарушу хода церемонии. Наше присутствие могло бы отрицательно сказаться на том, что последовало дальше.

– А свиньи? Что там происходит? – попробовал выведать Бельбо.

– Я уже сказал все, что мог.




63


– О чем ты думаешь, когда смотришь на эту рыбу?

– О других рыбах.

– А когда смотришь на других рыб?

– Еще о других рыбах.

    Джосеф Хеллер. Уловка 22 /Joseph Heller. Catch 22. New-York, Simon & Schuster, 1961, XXVII)/

Из Пьемонта я вернулся обуреваемый угрызениями совести. Однако, увидев Лию, позабыл о всех своих вожделениях.

Следует сказать, что эта поездка навела меня на новые следы, и теперь меня больше всего заботило то, что я прежде этим не занимался. Я как раз главу за главой упорядочивал иллюстрации к истории металлов, и мне никак не удавалось вырваться из объятий демона аналогии, как это уже однажды случилось в Рио. Чем отличаются друг от друга цилиндрическая печь Реомюра 1750 года, инкубатор для выведения птенцов и атанор XVII столетия, эта материнская утроба, мрачная матка для выращивания Бог знает каких мистических металлов? У меня было такое ощущение, будто в пьемонтский замок, где я побывал неделю назад, перевезли весь Немецкий музей.

Мне становилось все труднее вылущивать мир магии из того, что мы называем сегодня миром точных измерений. Я вновь сталкивался с людьми, о которых еще в школе говорили, что они несут свет математики и физики в дебри суеверий, и обнаруживал, что свои открытия они делали, опираясь, с одной стороны, на лабораторию, а с другой – на Каббалу. Возможно, всю истерию я читал по-новому, глазами сатанистов? Однако вскоре мне в руки попались подлинные тексты, где рассказывалось о том, как физики-позитивисты прямо с университетской скамьи спешили на десерт посетить сеансы медиумов и собрания астрологов и каким образом Ньютон открыл закон всемирного тяготения, веря в существование оккультных сил (я вспомнил его исследования по космологии розенкрейцеров).

Я дал себе обещание все в науке подвергать сомнению, но теперь я не мог доверять даже мэтрам, которые учили меня во всем сомневаться. Я сказал себе, что в этом похож на Ампаро: не верю, но уступаю. Я ловил себя на размышлениях о том, что высота большой пирамиды действительно равна одной миллиардной расстояния между Землей и Солнцем, или о том, что между мифологиями кельтов и американских индейцев сами собой напрашиваются аналогии. И тогда я начинал вопрошать все, что меня окружало: дома, вывески магазинов, облака в небе, гравюры в библиотеках, умоляя раскрыть не их собственную историю, а ту, другую, которую они несомненно скрывали, но о которой можно было догадаться, исследуя их свойства и таинственную схожесть.

Меня выручила Лия, по крайней мере на какое-то время. Я рассказал ей все (или почти все) о своей поездке в Пьемонт, и с тех пор каждый вечер возвращался домой с новыми интересными данными, которые включал в свой список совпадений. Лия комментировала: «Ешь, ты стал тощий как щепка». Однажды вечером она присела к моему столу, волосы разделила посреди лба, чтобы смотреть мне прямо в глаза, руки сложила на животе, как это делают крестьянки. Она никогда не сидела так, с расставленными ногами, с юбкой, натянутой между коленями. Я подумал, что эта поза лишена привлекательности. А потом взглянул на ее лицо, и оно мне показалось как никогда светлым и нежным. Я выслушал ее – хоть сам еще не знал почему – с уважением.

– Пиф, – сказала она, – мне совсем не нравится то, как ты работаешь в издательстве «Мануций». Прежде ты собирал факты и нанизывал их словно ракушки. А теперь создается впечатление, будто ты зачеркиваешь номера в лото.

– Это только потому, что числа мне кажутся более забавными.

– Это не забава, а увлечение, это разные вещи. Смотри, ты можешь заболеть.