Помнишь, какие ужасные галстуки ты носил до знакомства со мной, а пиджак твой был обсыпан перхотью? Рикардо сновав положил ей руку на затылок.

– Я могу принять участие в разговоре? – спросил он.

– Молчи и танцуй. Ты – мое орудие сладострастия.

– Согласен.

Бельбо продолжал так, будто художника не существовало:

– Итак, ты его блудница, его феминистка, которая занимается связями с общественностью, а он – твой Симон.

– Меня зовут не Симон, – заплетающимся языком объявил Рикардо.

– Не о тебе речь, – оборвал его Бельбо. Последние несколько минут мне было как-то неловко за него. Он, который всегда так скупо выражал свои чувства, сейчас разыгрывал любовную ссору при свидетеле, хуже того – в присутствии соперника. Но последняя его реплика показала, что, обнажаясь перед ним – в то время, как настоящим противником был другой – он утверждал единственным дозволенным ему способом свои права на Лоренцу. Взяв из чьих-то рук новый стакан, Лоренца сообщила:

– Но это же игра. Люблю я ведь тебя.

– Слава Богу, что не ненавидишь. Послушай, я хотел бы уйти. Что-то мой гастрит разыгрался. Я ведь все еще заложник низменной материи, и мне твой Симон ничего не обещал. Давай уйдем?

– Побудем еще немножко. Тут так хорошо. Тебе скучно? К тому же я еще не смотрела картины. Ты видел ту, на которой Рикардо изобразил меня?

– Хотелось бы мне и на тебе столько всего изобразить – вставил Рикардо.

– Ты вульгарен. Отвали. Я разговариваю с Якопо. Бог мой, Якопо, ты думаешь, что только ты один способен на интеллектуальные развлечения с твоими друзьями, а я нет? Так кто же обращается со мной как с Тирской проституткой? Ты.

– Я мог бы догадаться. Я. Это ведь я толкаю тебя в объятия старых мужчин.

– Он никогда не пытался обнять меня. Он не сатир. Тебе не нравится, что он не тянет меня в постель, а считает интеллектуальным партнером.

– И светочем.

– Вот этого ты не должен был говорить. Риккардо, уведи меня и поищем чего-нибудь еще выпить.

– Нет уж, погоди, – сказал Бельбо. – Сейчас ты мне объяснишь, правда ли ты приняла его всерьез, а я подумаю, совсем ты сошла с ума или еще не до конца. И перестань пить столько. Ты приняла его всерьез?

– Но милый, я же говорю, это такая шутка. Самое интересное в этой истории, что когда София понимает, кто есть она, она освобождается от тирании ангелов, чтобы двигаться куда хочет и быть свободной от греха...

– А, ты перестала грешить?

– Умоляю, передумай, – промурлыкал Риккардо, целомудренно целуя ее в лоб.

– Наоборот, – отвечала она снова Бельбо, не обращая внимания на художника, – все такое, что ты думаешь, это вовсе не грех, и можно делать все что угодно, чтобы освободиться от плоти и попасть на ту сторону добра и зла.

Она ткнула в бок Риккардо и отпихнула от себя. И громко выкрикнула:

– Я София, и чтобы освободиться от ангелов, я должна прострать... простирать... распрострать свой опыт на все разряды греха, в том числе самые изысканные!

Легонько покачиваясь, она направилась в угол, где сидела девица в черном одеянии с подрисованными глазами и безумно бледная. Лоренца вывела девицу на середину зала и они принялись извиваться, прижавшись животами, повесив руки по сторонам тела.

– Я и тебя могу любить, – говорила Лоренца, целуя ее в губы.

Народ выстроился полукругом, все слегка возбудились, слышались какие-то выкрики. Бельбо сидел неподвижно и наблюдал за происходящим с видом финдиректора, пришедшего на репетицию. При этом он был мокрый от пота и у него прыгал угол левого глаза – тик, которого до тех пор я не замечал. Внезапно – с тех пор как начался танец, прошло не менее пяти минут, причем пантомима становилась все похотливее – он отчетливо произнес:

– Прекрати немедленно.

Лоренца замерла, раздвинула ноги, вытянула вперед руки и выкрикнула:

– Я семь великая блудница и святая!

– Ты есть великая дрянь – ответил Бельбо, поднялся, сдавил руку Лоренцы за запястье и повел ее к выходу из галереи.

– Не смей, – бушевала она. – Кто тебе позволил... – И тут же расплакалась, обняв его за шею: – Миленький, я София, твоя половина, не сердись на меня за это...

Бельбо нежно обхватил ее за плечи, поцеловал в висок, пригладил ей волосы и сказал в направлении зала:

– Простите ее, она не привыкла много пить.

Раздались новые смешки. Думаю, Бельбо тоже их расслышал. Тут он встретился со мною глазами, так что сказанное им могло в равной степени предназначаться и мне, и остальным, а может быть, просто самому себе. Он сказал это почти шепотом, себе под нос, когда внимание к их персонам стало явно ослабевать.

Все еще обнимая Лоренцу, он повернулся на три четверти к залу и произнес медленно, как самое естественное в данных обстоятельствах:

– Кукареку[91 - Крик отчаяния главного героя в «Учителе Гнусе» Г. Манна.].




51


Когда же Каббалистический Мозг желает сообщить тебе что-то, не думай, что он говорит пустое, вздорное, суетное; но тайну, но оракул.