– А я-то думала, что дешифровка займет у нас много времени.

Лэнгдон знал, что она права, обычно так и бывает, но ему тем не менее удалось обнаружить segno, прочитав текст всего один раз. Первый алтарь науки предстал перед ним со всей ясностью. Легкость, с которой ему удалось этого достичь, несколько его тревожила. Являясь продуктом пуританского воспитания, он до сих пор частенько слышал голос отца, произносящего старый афоризм, и сегодня популярный в Новой Англии. «Если ты что-то сделал без труда, ты сделал это неправильно», – говаривал отец.

– Я расшифровал его, – продолжал он, ускоряя шаг, – и теперь знаю, где произойдет первое убийство. Следует как можно скорее предупредить Оливетти.

– Откуда вам это известно? – спросила Виттория, снова догнав Лэнгдона. – Дайте-ка взглянуть!

С этими словами она ловко запустила руку в карман американца и извлекла из него листок.

– Осторожно! – завопил Лэнгдон. – Вы можете...

Не обращая на него внимания и не замедляя шага, Виттория поднесла листок к глазам и принялась изучать его при пока еще достаточно ярком свете вечернего солнца. Как только она начала читать вслух, Лэнгдон попытался вернуть листок себе, но то, что он услышал, настолько его очаровало, что он не смог этого сделать.

Ему казалось, что произносимые вслух стихи перенесли его в далекое прошлое... что он стал вдруг современником Галилея, слушающим это только что созданное четверостишие и знающим, что это испытание, своего рода тест... карта и ключ, указывающие путь к четырем алтарям науки... четырем вехам пути по лабиринтам Рима. В устах Виттории это четверостишие звучало словно песня.

Найди гробницу Санти с дьявольской дырою...

Таинственных стихий четверка жаждет боя.

Уже сияет свет; сомненья позабудь,

И ангелы чрез Рим тебе укажут путь.

Виттория прочитала четверостишие дважды и замолчала, словно оставляя старинным словам возможность звучать самим по себе.

«Найди гробницу Санти с дьявольской дырою», – повторил про себя Лэнгдон. Четверостишие не оставляло никаких сомнений. Путь просвещения начинался от могилы Санти. Там и следует начинать искать вехи.

Найди гробницу Санти с дьявольской дырою...

Таинственных стихий четверка жаждет боя.

Итак, четыре таинственные стихии. С этим тоже ясно. Земля, воздух, огонь и вода. Четыре элемента науки, представленные иллюминатами в виде религиозных скульптур и призванные служить вехами на Пути просвещения.

– Наш путь, похоже, начинается от гробницы Санти, – заметила Виттория.

– Я же сказал вам, что сообразить это совсем не сложно, – улыбнулся Лэнгдон.

– Да, но кто такой Санти? – явно волнуясь, спросила Виттория. – И где находится его гробница?

Лэнгдон сдержал смех. Его всегда удивляло, насколько мало людей знают фамилию одного из величайших художников Ренессанса. Его имя, напротив, было известно всему миру. Человек, чья одаренность проявилась в раннем детстве, который в двадцать три года выполнял заказы папы Юлия II, а в тридцать восемь лет умер, оставив после себя собрание фресок, какого не видел свет. Санти был гигантом в мире искусства и прославился не меньше, чем такие великие люди, как Наполеон, Галилей или... Иисус. В наше время его известность можно сравнить лишь с известностью современных полубогов, имена которых Лэнгдон слышал в общежитии Гарварда. Санти может потягаться славой с такими гигантами, как Стинг, Мадонна или человек, который когда-то именовал себя Принцем, а затем сменил это имя на символ , который Лэнгдон как специалист по символике назвал «Крестом Святого Антония, пересекающимся с гермафродитским египетским крестом».

– Санти, – произнес он вслух, – это фамилия Рафаэля – величайшего художника эпохи Возрождения.

– Рафаэля? – изумленно переспросила Виттория. – Неужели того самого Рафаэля?

– Единственного и неповторимого, – сказал Лэнгдон, быстро шагая в направлении штаб-квартиры швейцарской гвардии.

– Следовательно, Путь начинается от его гробницы?

– В этом скрыт большой смысл, – ответил ученый. – Иллюминаты считали великих художников и скульпторов своими почетными собратьями в деле просвещения, и гробницу Рафаэля они могли избрать в знак признательности.

Кроме того, Лэнгдону было известно, что Рафаэля, как и многих других великих художников, пишущих на религиозные темы, подозревали в тайном безбожии.

Виттория осторожно положила листок в карман пиджака своего спутника и спросила:

– И где же он похоронен?

– Хотите верьте, хотите нет, – с глубоким вздохом ответил ученый, – но Рафаэль покоится в Пантеоне.

– В том самом Пантеоне? – с сомнением спросила Виттория.

– Да. Тот самый Рафаэль в том самом Пантеоне. Лэнгдон был вынужден признать, что он совсем не ожидал того, что начальной вехой на Пути просвещения может оказаться Пантеон. Он предполагал, что первый алтарь науки будет находиться в какой-нибудь скромной, неприметной церкви. Что же касается Пантеона, то это грандиозное сооружение с отверстием в куполе даже в первой половине XVII века было одним из самых людных мест в Риме.