Такой подход может быть назван трансцендентальным, или мета-философским и восходит к приведенной выше кантовской постановке вопроса. Однако здесь необходимо сделать еще два уточнения. С одной стороны, уже при начальной постановке этого вопроса автор «Критики чистого разума» не избежал «крена» сциентизма и практически сразу редуцирует поставленную задачу о возможности философии (метафизики) к более «узкой» постановке вопроса следующего вида: «как возможна философия (метафизика) в качестве науки?». Как уже было отмечено выше, для нас такое «сциентистское» сужение проблемы неприемлемо, поскольку отметает достаточно широкий спектр не сциентистских возможных ответов. С другой стороны, при принятии «расширенной» (начальной) кантовской версии постановки вопроса мы будем учитывать тот факт, что философия выступает как языковой феномен. Чисто исторически философия возникает на «агоре», а в структурном плане философия — есть, прежде всего, философское рассуждение, именно рассуждение, дискурс, представленный, например, в виде текста. В этом смысле нельзя философствовать «молотом», или «красками»: философия, по меткому замечанию М.Мамардашвили, есть «ходячее сознание вслух». Заметим, что изложенная позиция (здесь нет возможности подробно развивать эту точку зрения) не отрицает возможность некоторой неязыковой философии, однако, если мы соотносим философию с мудростью, мыслью, то нам близок тезис Л. Витгенштейна, что именно язык определяет границы мысли, и в возможной неязыковой (например, доязыковой) форме философия недоступна. Философию можно анализировать только как языковой феномен, а это существенно ограничивает круг возможных подходов исследования специфики философского знания и, тем самым, круг возможных ответов.

Учет этих обстоятельств задает «поле» нашего подхода так: философия является некоторой областью рационально-дискурсивного знания, которая отлична как от науки (научного знания), так и от иррациональных практик.

В свете вышесказанного вполне понятной становится и первоначальная гипотеза нашего исследования, нашедшая свое отражение в названии проекта «Символьный язык философии». Специфика философии проявляется в особенностях ее языка, который отличается как «доязыковой» практики «образного» мышления Мифа, так и от «понятийного» (знаково-денотативного) языка науки (теории). Собственно в этом нет ничего удивительного, если предположить отличие философии как от Мифа, так и от Науки. В историческом плане феномен философии занимает «пограничное» положение между феноменами исчезающего Мифа и возникающей Науки (см. например, уже упоминавшееся выше учение о «трех стадиях» О. Конта); в структурном плане — философия характеризуется как «удивление», т.е. как начало, «катализатор» познавательного процесса, что может быть соотнесено с познавательной ситуацией «знания о незнании» (Д. Дубровский), которая находится между предшествующей ей ситуацией «незнания о своем незнании» (отсутствие «удивления», удовлетворенность прежними объяснительными схемами, например схемами Мифа) и последующей за ней ситуацией «знания о своем знании» (построение новой объяснительной схемы, что и составляет суть научной теории, Науки). В этом смысле состояние «философского удивления» соотносится с состоянием «остановившейся сороконожки» в притче о сороконожке.

В качестве методологии этого подхода можно рассматривать следующее замечание Л. Витгенштейна: «Философию вновь и вновь упрекают в том, что она, по сути, не движется вперед, что те же самые философские проблемы, которые занимали еще греков, продолжают занимать и нас. Но те, кто это заявляют, не понимают, почему именно так и должно быть. Причина кроется в том, что наш язык остается тем же самым и вновь и вновь склоняет нас к постановке тех же самых вопросов. Коль скоро сохраняется глагол «быть», казалось бы функционирующий подобно глаголам «есть» и «пить», коль скоро имеются прилагательные «тождественный», «истинный», «ложный», «возможный», до тех пор, покуда мы говорим о потоке времени и протяженности пространства и т.п., — люди всегда будут сталкиваться с одними и теми же загадочными трудностями... [Продолжение и развитие этой мысли можно найти в другой работе мыслителя — в «Философских исследованиях» — К.С.] Представь себе инструменты, лежащие в специальном ящике. Здесь есть молоток, клещи, пила, отвертка, масштабная линейка, банка с клеем, гвозди и винты. — Насколько различны функции этих предметов, настолько различны и функции слов. (Но и там и здесь имеются также и сходства). Конечно, нас водит в заблуждение внешнее подобие слов, когда мы сталкиваемся с ними в произнесенном, письменном или печатном виде, ибо их применение не явлено нам столь ясно. В особенности, когда мы философствуем!».

Первоначальная гипотеза о символьном языке философии и должна была помочь выявить специфику философских рассуждений о «бытии», в его отличии от рассуждения о каком-либо конкретном предмете, например, «стуле». Суть этой гипотезы в том, что философия «работает» с символами, т.е. такими видами знаков, которые характеризуются минимумом «денотативности» и максимумом «смысловости» (при этом мы исходим из известного в семиотике (логике) «семантического треугольника» Огдена  Фреге); символы — «дом» философии.