Скачать 52.93 Кбайт
Прозрачность зла
Сегодня мы в большей мере идем к
изгнанию и отталкиванию, чем к побуждению в собственном смысле
слова. Сами природные катастрофы кажутся некоей разновидностью
аллергии, отторжения природой операционного воздействия со стороны
рода человеческого. Там, где угасает негативизм, эти катастрофы
являют неумолимый символ необузданности, драгоценный символ
отрицания. Их вирулентность, впрочем, влечет за собой, посредством
заражения, социальный хаос.
Исчезли сильные побуждения или, иначе говоря, позитивные,
избирательные, притягательные импульсы. Желания, испытываемые
нами, очень слабы; наши вкусы все менее определенны. Распались,
неизвестно по чьему тайному умыслу, созвездия вкуса, желания,
воли. А созвездия злой воли, отвержения и отвращения, наоборот,
стали более яркими. Кажется, что оттуда исходит какая-то новая
энергия с обратным знаком, некая сила, заменяющая нам желание,
необходимое освобождение от напряжения того, что заменяет нам мир,
тело, секс. Сегодня можно считать определенным только отвращение,
пристрастие же таковым более не является. Наши действия, наши
затеи, наши болезни имеют все меньше объективных мотиваций; они
все чаще исходят из тайного отвращения, которое мы испытываем к
самим себе, из тайной выморочности, побуждающей нас
избавляться от нашей энергии любым способом; это следует считать
скорее фор-
[107]
мой заклинания духов, нежели проявлением воли. Быть может, это
какая-то новая форма принципа Зла, эпицентром которого, как
известно, как раз и является заклинание злых духов?
Симмель говорил: "Нет ничего проще отрицания. Вот почему
ank|x` масса, составные части которой не в состоянии согласовать
стоящие перед ней задачи, обретает это согласие в отрицании". Было
бы бесполезно побуждать массы к поискам позитивного мировоззрения
или к критическим умонастроениям, ибо они попросту этим не
обладают; все, что у них имеется, - это сила равнодушия, сила
отторжения. Они черпают свои силы лишь в том, что изгоняют или
отвергают, и, прежде всего, это - любой проект, превосходящий их
понимание, любая категория или рассуждение, которые им недоступны.
В этом есть элемент хитрой философии, источником которой служит
наиболее жестокий опыт - опыт животных или крестьян: нас-то уж
больше не надуешь, мы-то себя в жертву "светлому будущему" не
принесем. С такого рода общественным мнением может спокойно
сосуществовать глубокое отвращение к общественному порядку -
отвращение к претензиям властей на превосходство, к фатальности и
мерзости всего политического. Если прежде существовали
политические страсти, то сегодня мы наблюдаем необузданность в
сочетании с глубоким отвращением к политике.
[108]
Власть как таковая находит в отвращении широкую опору. Вся
пропаганда, все политические выступления являются публичным
оскорблением здравому смыслу и интеллекту, но при этом вы сами
являетесь "реципиентом" этого оскорбления - отвратительного
проявления молчаливого взаимодействия. С тактикой утаивания
покончено, теперь нами управляют языком открытого шантажа.
Прототипом этого может служить известный банкир, которому
находящийся рядом вампир заявляет: "Ваши денежки меня очень
занимают". Вот уже десять лет, как непристойность в виде стратегии
правительства стала неотъемлемой частью нравов. Люди говорили о
пропаганде, что она очень скверная, что в ней присутствует какая-
то вызывающая нескромность. Но эта пропаганда, напротив, была
пророческой, она несла в себе будущее социальных отношений, прямым
ходом продвигаясь к отвращению, похоти и изнасилованиям.
То же можно сказать и о порнографической рекламе и о рекламе
продуктов питания: она движется к бесстыдству и похотливости в
соответствии со стратегией изнасилования и недомогания. Сегодня
можно соблазнить женщину, заявив ей: "Меня интересуют ваши половые
органы".
Эта бесстыдная форма торжествует и в искусстве: множество
пошлостей, с которыми мы здесь сталкиваемся, равноценно
высказыванию типа: "Нас интересует ваша глупость, ваш дурной
[109]
вкус". И мы уступаем этому коллективному шантажу, этой изощренной
инъекции нечистой совести.
Верно, что ничто не вызывает у нас подлинного отвращения. В
нашей эклектической культуре, которая соответствует разложению и
скученности других культур, ничто не является неприемлемым. Именно
поэтому возрастает отвращение, желание низвергнуть эту
скученность, это безразличие к худшему, эту вязкость прот
изгнанию и отталкиванию, чем к побуждению в собственном смысле
слова. Сами природные катастрофы кажутся некоей разновидностью
аллергии, отторжения природой операционного воздействия со стороны
рода человеческого. Там, где угасает негативизм, эти катастрофы
являют неумолимый символ необузданности, драгоценный символ
отрицания. Их вирулентность, впрочем, влечет за собой, посредством
заражения, социальный хаос.
Исчезли сильные побуждения или, иначе говоря, позитивные,
избирательные, притягательные импульсы. Желания, испытываемые
нами, очень слабы; наши вкусы все менее определенны. Распались,
неизвестно по чьему тайному умыслу, созвездия вкуса, желания,
воли. А созвездия злой воли, отвержения и отвращения, наоборот,
стали более яркими. Кажется, что оттуда исходит какая-то новая
энергия с обратным знаком, некая сила, заменяющая нам желание,
необходимое освобождение от напряжения того, что заменяет нам мир,
тело, секс. Сегодня можно считать определенным только отвращение,
пристрастие же таковым более не является. Наши действия, наши
затеи, наши болезни имеют все меньше объективных мотиваций; они
все чаще исходят из тайного отвращения, которое мы испытываем к
самим себе, из тайной выморочности, побуждающей нас
избавляться от нашей энергии любым способом; это следует считать
скорее фор-
[107]
мой заклинания духов, нежели проявлением воли. Быть может, это
какая-то новая форма принципа Зла, эпицентром которого, как
известно, как раз и является заклинание злых духов?
Симмель говорил: "Нет ничего проще отрицания. Вот почему
ank|x` масса, составные части которой не в состоянии согласовать
стоящие перед ней задачи, обретает это согласие в отрицании". Было
бы бесполезно побуждать массы к поискам позитивного мировоззрения
или к критическим умонастроениям, ибо они попросту этим не
обладают; все, что у них имеется, - это сила равнодушия, сила
отторжения. Они черпают свои силы лишь в том, что изгоняют или
отвергают, и, прежде всего, это - любой проект, превосходящий их
понимание, любая категория или рассуждение, которые им недоступны.
В этом есть элемент хитрой философии, источником которой служит
наиболее жестокий опыт - опыт животных или крестьян: нас-то уж
больше не надуешь, мы-то себя в жертву "светлому будущему" не
принесем. С такого рода общественным мнением может спокойно
сосуществовать глубокое отвращение к общественному порядку -
отвращение к претензиям властей на превосходство, к фатальности и
мерзости всего политического. Если прежде существовали
политические страсти, то сегодня мы наблюдаем необузданность в
сочетании с глубоким отвращением к политике.
[108]
Власть как таковая находит в отвращении широкую опору. Вся
пропаганда, все политические выступления являются публичным
оскорблением здравому смыслу и интеллекту, но при этом вы сами
являетесь "реципиентом" этого оскорбления - отвратительного
проявления молчаливого взаимодействия. С тактикой утаивания
покончено, теперь нами управляют языком открытого шантажа.
Прототипом этого может служить известный банкир, которому
находящийся рядом вампир заявляет: "Ваши денежки меня очень
занимают". Вот уже десять лет, как непристойность в виде стратегии
правительства стала неотъемлемой частью нравов. Люди говорили о
пропаганде, что она очень скверная, что в ней присутствует какая-
то вызывающая нескромность. Но эта пропаганда, напротив, была
пророческой, она несла в себе будущее социальных отношений, прямым
ходом продвигаясь к отвращению, похоти и изнасилованиям.
То же можно сказать и о порнографической рекламе и о рекламе
продуктов питания: она движется к бесстыдству и похотливости в
соответствии со стратегией изнасилования и недомогания. Сегодня
можно соблазнить женщину, заявив ей: "Меня интересуют ваши половые
органы".
Эта бесстыдная форма торжествует и в искусстве: множество
пошлостей, с которыми мы здесь сталкиваемся, равноценно
высказыванию типа: "Нас интересует ваша глупость, ваш дурной
[109]
вкус". И мы уступаем этому коллективному шантажу, этой изощренной
инъекции нечистой совести.
Верно, что ничто не вызывает у нас подлинного отвращения. В
нашей эклектической культуре, которая соответствует разложению и
скученности других культур, ничто не является неприемлемым. Именно
поэтому возрастает отвращение, желание низвергнуть эту
скученность, это безразличие к худшему, эту вязкость прот
|
|