богатейший). Перед Гоголем благоговели, ходили на цыпочках. Недоумение вызывало не то, что Гоголь призывал «откинуть свои дела и заняться делами Гоголя», а то, что дела эти состояли в покупке книг и переписке статей (а действительно, что ещё нужно писателю на вершине славы?). Соответственно и в «Переписке» Гоголю не простили тона из за несоразмерности ЦЕЛИ. Если бы он призвал к спасению в катакомбах или через гекатомбы. Но Гоголь был трезвейший русский человек, и вот этого фактического отказа от гениальности ему и не простили.
Но то, что он заставлял на себя работать друзей, это… трогательно. Вот. Это. Так и надо. А КАК ЖЕ ЕЩЁ? Очень национальная мысль. Гоголю, самому религиозному из русских писателей, не хватило тут самосознания (но это вина, а может быть и заслуга эпохи). Программа создания вокруг себя церкви и возложения на себя роли Христа (торопливо навязываемой и иступлённо ожидаемой окружающими), конечно, должна развиваться с отстранённым сознанием неизбежности этого. Нелепости подобного процесса, но и его естественности, как нелепо и одновременно естественно первое проявление интереса к другому полу у подростка. Важно ощущать себя не Христом, а именно христосиком. Это ведь и есть единственно возможная форма существования в христианстве русского «я». (А вне христианства русское «я» перестаёт быть русским, а становясь нерусским, «я» исчезает, личность гаснет.)
Гоголь совершил гениальную попытку направить программу по другому руслу, исправить траекторию. Он хотел восстановить всё более утрачиваемую связь с миром, и, пригасив огонь своей фантазии, попытался соединить церковную жизнь с жизнью мирской. Получилась катастрофа в первом и фарс во втором. Но угадано ведь верно. И сделано по русски, в национальной форме. Неудача в том, что Гоголь попытался решить проблему русского самосознания, не обладая самосознанием, залетел на 50 лет вперёд. Ход мысли был верен, но он решал задачу, которая тогдашней культурой не была поставлена, не была осознана даже.


840

Примечание к №745
В каждом его рассказе скрыто нравоучение.
Бунин писал о Чехове:
«У него была педантичная любовь к порядку – наследственная, как настойчивость, такая же наследственная, как и наставительность».
Беликовская «наставительность» была для Чехова чрезвычайно характерна. Он постоянно кого то учил, наставлял, читал нотации. Причём всегда на очень вульгарном уровне. Часто цитируется письмо Чехова к непутёвому брату Николаю. Письмо о «подлинной образованности и воспитанности». Но оно никогда не будет опубликовано полностью, потому что там масса нецензурных выражений. Чехов всегда испытывал свойственную учителям тягу к людям, находящимся на гораздо более низкой ступени развития. Хотя и всегда жаловался на их неразвитость. Но с ними было удобнее. Единственный человек выше его уровнем, с которым он сошёлся, – Суворин. Чехов жил суворинскими мыслями и никогда не мог Суворина переубедить, а Суворин Чехова – всегда (до охлаждения). Одна из причин разрыва как раз в попытке Чехова учить Суворина.
Суворин, а не Чехов является примером образцового «интеллигента из народа». В письмах Чехова после ссоры масса шпилек по адресу бывшего друга. В дневнике Суворина – ни одной негативной фразы о Чехове. Вообще в суворинском дневнике (интимном, совершенно не предназначавшемся для печати) много желчного почти о всех, включая царя. О Чехове – ничего. А ведь разрыв Суворин переживал очень тяжело. Плакал, впал в тяжёлую депрессию, так что его жена даже тайно просила Чехова не рвать со стариком окончательно. Но Алексею Сергеевичу даже не пришло в голову хоть чуточку обидеться. Во всех записях только спокойная любовь и глубокая благодарность судьбе за то, что озарила его старость дружбой с Чеховым.


841

Примечание к №833
Розанов – русский (Сократ)
А.Ф.Лосев дал следующую, как мне кажется, блестящую характеристику Сократа:
«В особенности не ухватишь этого человека в его постоянном иронизировании, в его лукавом подмигивании, когда речь идёт о великих проблемах жизни и духа. Нельзя же быть вечно добродушным. А Сократ был вечно добродушен и жизнерадостен. И не тем бесплодным стариковским добродушием он отличался, которое многие принимают за духовную высоту и внутреннее совершенство. Нет, он был как то особенно ехидно добродушен, саркастически добродушен. Он мстил своим добродушием. Он что то сокровенное и секретное знал о каждом человеке и знал особенно скверное в нём. Правда, он не пользовался этим, а, наоборот, покрывал это своим добродушием. Но это – тягостное добродушие. Иной предпочитает прямой выговор или даже оскорбление, чем (такое) … (Диалектика) была для него жизнью и Эросом. В ней было для него что то половое, пьяное … он выработал в себе новую силу, эту софистическую, эротическую, приапическую мудрость, – и его улыбки приводили в бешенство, его с виду нечаянные аргументы раздражали и нервировали самых бойких и самых напористых.