Скачать 56.25 Кбайт
Заметки о случае обсессивного невроза
Надо помнить, что в любом неврозе мы находим за симптомами одни и те же подавленные инстинкты. Прежде всего ненависть, вытесненная в бессознательное любовью, играет важную роль в патогенезе истерии и паранойи. Мы не так много знаем о природе любви, чтобы прийти к какому-либо определенному выводу; и, в частности, отношения между негативным фактором в любви и садистическими компонентами либидо остаются полностью непонятными. Таким образом, нижеследующие объяснения следует рассматривать только как предварительные. Мы можем предположить, следовательно, что в случае бессознательной ненависти, с которой мы имеем дело, садистические компоненты любви чрезвычайно сильно развились из конституциональных предпосылок и как следствие подверглись преждевременному и тщательному подавлению, и, что невротический феномен, наблюдаемый нами, происходит, с одной стороны, от сознательных нежных чувств, сильно преувеличенных в качестве реакции, и с другой стороны, от садизма, существующего в бессознательном в форме ненависти. Но в любом случае, эти замечательные отношения любви и ненависти должны отсняться, их присутствие не подвергается малейшему сомнению, благодаря наблюдению данного случая; приятно обнаружить , насколько легко мы можем следовать за ходом запутанных процессов обсессивного невроза, соотнося их всего лишь с одним этим фактором. Если сильная любовь противостоит практически такой же по силе ненависти, и в то же время они между собой неразрывно связаны, то непосредственным результатом этого являются частичная обездвиженность воли и неспособность принятия решения, что касается всех действий, которые любовь должна обеспечить мотивацией. Но нерешительность не ограничивается долго одной группой действий. Т.к., во-первых, существуют ли такие действия влюбленного человека, которые не связаны с его единственным основным мотивом? И, во-вторых, отношение человека к сексуальным вопросам имеет статус модели, к которой стараются приспособиться все другие его реакции. И, в-третьих, психологической характеристикой, присущей обсессивным невротикам, является механизм смещения. Т.е. ослабление его способности к принятию решения постепенно распространяется на все поле деятельности пациента.
И тут мы снова видим доминирование компульсий и сомнений, которые мы уже встречали при рассмотрении обсессивного невротика.
Сомнения соответствуют внутреннему восприятию пациентом своей собственной нерешительности, которая вследствие подавления любви ненавистью охватывает его при любом намеренном действии. Сомнение в действительности является ничем иным, как сомнением в собственной любви, в которой он прежде всего и более всего должен быть уверен. Оно распространяется на все остальное и, особенно, склонно смещаться на самое незначительное. Человек, сомневающийся в своей любви, может, а скорее должен сомневаться и во всех остальных, менее важных случаях.
Это то же сомнение, которое ведет пациента к неуверенности в своих защитных мерах и их длительному повторению для устранения этой неопределенности; и это то сомнение, которое вызывает невозможность довести до конца защитные действия, также как и подавленное решение, связанное с его любовью. В начале моих исследований я обнаружил другой, более общий источник, подобный неуверенности, свойственный обсессивным невротикам, и еще один, который показался мне близким к нормальному. Если, например, пока я пишу письмо, кто-то прерывает меня, задавая вопрос, то после этого чувствую законную неуверенность по поводу того, что я что-то забыл написать из-за того, что меня прервали и, чтобы убедиться в обратном, мне нужно перечитать письмо после его завершения. Можно предположить, что подобным образом неуверенность у обсессивных невротиков в то время, когда они, например, молятся, обязана своим появлением бессознательным фантазиям, которые смешиваются с молитвой и беспокоят их. Эта гипотеза правильная, но она может быть легко приведена в соответствие тому, о чем я говорил. Правда, что неуверенность пациента в том, завершил ли он выполнение защитной меры, обязана вмешательству бессознательных фантазий, но содержание этих фантазий - прямо противоположный импульс, оградить от которого и было целью молитвы. Это видно на примере нашего пациента, когда однажды мешающий элемент прекратил быть бессознательным, а открыто себя проявил. Слова, которые он хотел произнести в молитве, звучали как: «Господи, храни ее!», но враждебное «не» внезапно всплыло из бессозательного и встроилось в предложение, и он понял, что это была попытка проклятия. Если бы «не» не прозвучало, он бы оказался в состоянии неуверенности и на неопределенное количество времени увеличил свои молитвы. Перед этим, тем не менее, он, как все обсессивные пациенты, попробовал бы много разных путей, препятствующих проникновению в себя противоположного чувства. Он сократил, например, свои молитвы и стал проговаривать их быстрее. Другие пациенты также попытались бы изолировать все эти защитные действия от других вещей. Но ни одна из этих технических процедур не пригодится для долгого использования.
И тут мы снова видим доминирование компульсий и сомнений, которые мы уже встречали при рассмотрении обсессивного невротика.
Сомнения соответствуют внутреннему восприятию пациентом своей собственной нерешительности, которая вследствие подавления любви ненавистью охватывает его при любом намеренном действии. Сомнение в действительности является ничем иным, как сомнением в собственной любви, в которой он прежде всего и более всего должен быть уверен. Оно распространяется на все остальное и, особенно, склонно смещаться на самое незначительное. Человек, сомневающийся в своей любви, может, а скорее должен сомневаться и во всех остальных, менее важных случаях.
Это то же сомнение, которое ведет пациента к неуверенности в своих защитных мерах и их длительному повторению для устранения этой неопределенности; и это то сомнение, которое вызывает невозможность довести до конца защитные действия, также как и подавленное решение, связанное с его любовью. В начале моих исследований я обнаружил другой, более общий источник, подобный неуверенности, свойственный обсессивным невротикам, и еще один, который показался мне близким к нормальному. Если, например, пока я пишу письмо, кто-то прерывает меня, задавая вопрос, то после этого чувствую законную неуверенность по поводу того, что я что-то забыл написать из-за того, что меня прервали и, чтобы убедиться в обратном, мне нужно перечитать письмо после его завершения. Можно предположить, что подобным образом неуверенность у обсессивных невротиков в то время, когда они, например, молятся, обязана своим появлением бессознательным фантазиям, которые смешиваются с молитвой и беспокоят их. Эта гипотеза правильная, но она может быть легко приведена в соответствие тому, о чем я говорил. Правда, что неуверенность пациента в том, завершил ли он выполнение защитной меры, обязана вмешательству бессознательных фантазий, но содержание этих фантазий - прямо противоположный импульс, оградить от которого и было целью молитвы. Это видно на примере нашего пациента, когда однажды мешающий элемент прекратил быть бессознательным, а открыто себя проявил. Слова, которые он хотел произнести в молитве, звучали как: «Господи, храни ее!», но враждебное «не» внезапно всплыло из бессозательного и встроилось в предложение, и он понял, что это была попытка проклятия. Если бы «не» не прозвучало, он бы оказался в состоянии неуверенности и на неопределенное количество времени увеличил свои молитвы. Перед этим, тем не менее, он, как все обсессивные пациенты, попробовал бы много разных путей, препятствующих проникновению в себя противоположного чувства. Он сократил, например, свои молитвы и стал проговаривать их быстрее. Другие пациенты также попытались бы изолировать все эти защитные действия от других вещей. Но ни одна из этих технических процедур не пригодится для долгого использования.
|
|