Скачать 56.25 Кбайт
Заметки о случае обсессивного невроза
У пациента же какие-либо воспоминания об этом полностью отсутствовали. История была следующая. Когда он был очень маленьким, - дату возможно установить более точно, т.к. она совпадала со смертельной болезнью старшей сестры, - он сделал что-то гадкое, и отец его выпорол. Маленький мальчик впал в страшную ярость и начал орать ему в лицо ругательства, несмотря на удары. Но так как он не знал плохих слов, то он стал обзывать его всеми нарицательными существительными, которые приходили на ум: «Ты - лампа! Ты - полотенце! Ты - тарелка!» и т.д. Его отец, потрясенный подобной вспышкой гнева, прекратил его бить и вслух заявил: «Ребенок будет либо великим человеком, либо великим преступником». Пациент верил, что сцена произвела неизгладимое впечатление как на него самого, так и на отца. Он сказал, что его отец никогда не бил его больше; и он также приписывал этому переживанию изменения, которые произошли в его собственном характере. С этих пор он стал трусом - так как боялся собственной же жестокой ярости. Всю жизнь, более того, он ужасно боялся побоев, он обычно незаметно уходил и в ужасе прятался, когда наказывали его братьев и сестер. Впоследствии пациент еще раз расспросил мать. Она подтвердила историю, добавив, что это случилось, когда ему было 3-4 года, и его наказали, т.к. он кого-то побил. Она не помнила других подробностей, за исключением той, что возможно пострадавшей была няня мальчика. В ее рассказе не было ничего, что указывало бы на сексуальную природу поступка.
Обсуждение сцены детства вы найдете в сноске, а здесь я лишь отмечу, что ее проявление впервые поколебало упорное отрицание пациентом того, что в раннем детстве его охватила ярость (которая впоследствии стала латентной) по отношению к отцу, которого он так сильно любил. Должен признаться, что рассчитывал на более грандиозные результаты, так как об инциденте рассказывали ему настолько часто, в том числе и отец, что не могло возникнуть сомнений в его достоверности. Но с той способностью быть нелогичным, которая не перестает удивлять нас в таких в высшей степени разумных людях, как обсессивные невротики, он продолжал выдвигать против такого неоспоримого доказательства, как рассказанная история, тот факт, что он сам ничего не мог вспомнить об этой сцене. И только ценой болезненного переноса он пришел к убежденности в том, что его отношения к отцу действительно нуждались в обуславливании этим бессознательным дополнением. Вскоре все дошло до того, что в своих снах и фантазиях, а также в ассоциациях он начал посыпать гадкой и мерзкой бранью меня и мою семью, хотя сознательно он относился ко мне с огромным уважением. То, как он вел себя, когда повторял мне эти ругательства, напоминало мне поведение отчаявшегося человека: «Как может такой джентльмен, как вы, - спрашивал он обычно, - допускать подобные оскорбления в свой адрес от такого никчемного и низкого человека, как я? Вы должны просто выгнать меня, это все, чего я заслуживаю». Во время такого разговора он обычно вставал с кушетки и начинал бродить по комнате, объясняя эму привычку тонкостью чувства: он не мог заставить себя произнести такие ужасные вещи, удобно лежа на кушетке. Но вскоре он сам нашел более убедительное объяснение, сказав, что избегает моего соседства, т.к. боится, что я начну его бить.
Если он оставался на кушетке, то вел себя как человек, который в отчаянном ужасе пытается спастись от безжалостного и жестокого насилия. Он защищал голову руками, прикрывал лицо ладонями, внезапно вскакивал и срывался с места с искаженным лицом и т.д. Он припомнил, что у отца был весьма необузданный характер, и порою в своей жестокости он не знал меры. Так, мало-помалу, в этой синкопе страданий пациент приобрел уверенность, которой ему не хватало - однако, для любого незаинтересованного лица истина лежала на поверхности и не требовала бы дополнительных доказательств.
Теперь путь к решению проблемы с крысой был открыт. Лечение достигло поворотной точки и информация, которая до настоящего времени утаивалась, стала доступной, что в свою очередь сделало возможным восстановление целостной взаимосвязанной картины событий.
В своем описании я, как и говорил, ограничусь, по возможности, кратким изложением обстоятельств. Очевидно, что 1 проблема, которая должна была быть решена, это, почему два разговора с чешским капитаном, - его история про крысу и требование отдать долг лейтенанту А, - могли подействовать на него таким волнующим образом и привести к появлению грубопатологических реакций. Мы исходим из того, что дело в «чувствительности комплексов» (термин Юнга), и что истории случайно затрагивают и раздражают сверхчувствительные участки его бессознательного. Так и было на самом деле.
Как и во всем, что касалось военных дел, находясь в армии, пациент был в состоянии бессознательной идентификации с отцом, который отслужил много лет и хранил в памяти множество армейских историй. Сейчас играл роль случай - а случай может участвовать в формировании симптома, как формулировка помогает рождению шутки, - что одно из маленьких приключений его отца содержало важный элемент, соотносящийся с просьбой капитана.
Обсуждение сцены детства вы найдете в сноске, а здесь я лишь отмечу, что ее проявление впервые поколебало упорное отрицание пациентом того, что в раннем детстве его охватила ярость (которая впоследствии стала латентной) по отношению к отцу, которого он так сильно любил. Должен признаться, что рассчитывал на более грандиозные результаты, так как об инциденте рассказывали ему настолько часто, в том числе и отец, что не могло возникнуть сомнений в его достоверности. Но с той способностью быть нелогичным, которая не перестает удивлять нас в таких в высшей степени разумных людях, как обсессивные невротики, он продолжал выдвигать против такого неоспоримого доказательства, как рассказанная история, тот факт, что он сам ничего не мог вспомнить об этой сцене. И только ценой болезненного переноса он пришел к убежденности в том, что его отношения к отцу действительно нуждались в обуславливании этим бессознательным дополнением. Вскоре все дошло до того, что в своих снах и фантазиях, а также в ассоциациях он начал посыпать гадкой и мерзкой бранью меня и мою семью, хотя сознательно он относился ко мне с огромным уважением. То, как он вел себя, когда повторял мне эти ругательства, напоминало мне поведение отчаявшегося человека: «Как может такой джентльмен, как вы, - спрашивал он обычно, - допускать подобные оскорбления в свой адрес от такого никчемного и низкого человека, как я? Вы должны просто выгнать меня, это все, чего я заслуживаю». Во время такого разговора он обычно вставал с кушетки и начинал бродить по комнате, объясняя эму привычку тонкостью чувства: он не мог заставить себя произнести такие ужасные вещи, удобно лежа на кушетке. Но вскоре он сам нашел более убедительное объяснение, сказав, что избегает моего соседства, т.к. боится, что я начну его бить.
Если он оставался на кушетке, то вел себя как человек, который в отчаянном ужасе пытается спастись от безжалостного и жестокого насилия. Он защищал голову руками, прикрывал лицо ладонями, внезапно вскакивал и срывался с места с искаженным лицом и т.д. Он припомнил, что у отца был весьма необузданный характер, и порою в своей жестокости он не знал меры. Так, мало-помалу, в этой синкопе страданий пациент приобрел уверенность, которой ему не хватало - однако, для любого незаинтересованного лица истина лежала на поверхности и не требовала бы дополнительных доказательств.
Теперь путь к решению проблемы с крысой был открыт. Лечение достигло поворотной точки и информация, которая до настоящего времени утаивалась, стала доступной, что в свою очередь сделало возможным восстановление целостной взаимосвязанной картины событий.
В своем описании я, как и говорил, ограничусь, по возможности, кратким изложением обстоятельств. Очевидно, что 1 проблема, которая должна была быть решена, это, почему два разговора с чешским капитаном, - его история про крысу и требование отдать долг лейтенанту А, - могли подействовать на него таким волнующим образом и привести к появлению грубопатологических реакций. Мы исходим из того, что дело в «чувствительности комплексов» (термин Юнга), и что истории случайно затрагивают и раздражают сверхчувствительные участки его бессознательного. Так и было на самом деле.
Как и во всем, что касалось военных дел, находясь в армии, пациент был в состоянии бессознательной идентификации с отцом, который отслужил много лет и хранил в памяти множество армейских историй. Сейчас играл роль случай - а случай может участвовать в формировании симптома, как формулировка помогает рождению шутки, - что одно из маленьких приключений его отца содержало важный элемент, соотносящийся с просьбой капитана.
|
|