Ее душераздирающие крики так нас расстроили,
что мы даже не проверили, была ли эта змея на самом деле. -- Что было толку,
-- рыдала она, -- моему сынишке бежать, если у него нет больше матери,
которая бы о нем позаботилась? -- И не прекращая вопить, что ей невыносимо
больно, женщина заползла в кусты. Мы почти сразу поняли, что это уловка, и
тщательно обыскали лес, но так и не смогли определить, куда она побежала.
Старый Камосиве смеялся от души. -- Это хорошо, что она вас надула. Нет
никакого смысла похищать женщину, у которой остался маленький ребенок. Такие
либо плачут без конца, пока не заболеют, либо, что еще хуже, и вовсе
сбегают.
Мужской разговор затянулся до самой зари, окутавшей шабоно покрывалом
дождя. Посреди поляны стояла одинокая хижина, где пребывал в заточении
Этева. Она была так тиха и обособлена -- так близко и все же так далеко от
людского смеха и говора.
Неделю спустя Этеву навестил Пуривариве. Управившись с печеным бананом
и медом, старик попросил Ирамамове вдуть ему эпену и с пением заклинаний
пустился в пляс вокруг хижины Этевы. -- Мертвеца еще не сожгли, -- объявил
он. -- Его тело уложили в корыто, повесили на высокое дерево, и там оно
гниет. Не смей пока прерывать молчания. Хекуры мертвеца все еще находятся у
тебя в груди. Сделай себе новые стрелы и лук. Скоро уже Мокототери сожгут
гниющее тело, ибо из трупа уже выползают черви. -- Старый шапори еще раз
обошел кругом хижину Этевы и, приплясывая, удалился с поляны в лес.
Тремя днями позже Пуривариве объявил, что Мокототери уже сожгли тело
убитого. -- Вынь тростинки из ушей, отвяжи их от запястий, -- сказал он,
помогая Этеве подняться. -- Через несколько дней отнесешь свой старый лук и
стрелы к тому ободранному дереву, на котором ты повесил гамак и колчан.
Пуривариве повел Этеву в лес. Арасуве и еще несколько участников набега
последовали за ними.
Вернулись они только под вечер. Волосы Этевы были подстрижены, тонзура
выбрита, тело вымыто и заново раскрашено пастой око/по. В мочках ушей
красовались тростинки с продетыми в них перьями попугая ара. На нем были
новые меховые наручные повязки, также украшенные перьями, и толстый
хлопковый пояс, который сделала для него Ритими. Арасуве вручил Этеве полную
корзину мелкой рыбешки, которую изжарил для него в листьях пишаанси.
Еще через три дня Этева в первый раз рискнул один пойти в лес. -- Я
подстрелил обезьяну, -- объявил он несколько часов спустя, выйдя на поляну.
Как только его окружила группа мужчин, он подробно объяснил им, где можно
найти убитого зверя.
Чтобы заручиться в будущем помощью и защитой хекур на охоте, Этева еще
дважды уходил в лес один. Каждый раз он возвращался без добычи и сообщал
остальным, где ее можно найти. Этева не съел ни кусочка мяса подстреленных
им обезьяны и двух пекари.
В один прекрасный день он вернулся с висящей за спиной куропаткой и
снял кожу с головки птицы, оставив себе только полоску с курчавыми черными
перьями. Теперь она будет служить ему наручной повязкой. Маховые перья он
отложил для оперения стрел. На самолично сделанной деревянной решетке он
изжарил почти двухфунтовую птицу. Затем, убедившись, что она хорошо
прожарилась, он принялся делить ее между детьми и двумя женами.
-- А Белая Девушка твоя жена или твой ребенок? -- крикнула из своей
хижины старая Хайяма, увидев, как Этева подает мне кусок темной грудки.
-- Она моя мать, -- ответил Этева под хохот Итикотери.
Прошло несколько дней, и под присмотром Арасуве был приготовлен густой
банановый суп. В корыто с супом Этева опорожнил небольшой калабаш. Ритими
сказала мне, что это остатки истолченных костей отца Этевы. По лицам мужчин
и женщин, глотавших суп, катились слезы.
Я приняла из рук Этевы тыквенный черпак с супом и оплакала его умершего
отца.
Как только корыто опустело, Арасуве крикнул во всю мочь: -- Какой
ваитери живет среди нас! Он убил своего врага. Он пронес в своей груди
хекуры мертвеца, и его не сломил ни голод, ни одиночество заточения.
Этева обошел поляну по кругу. -- Да, я ваитери, -- запел он. -- Хекуры
мертвеца могут погубить самого сильного воина. Очень тяжко нести эту ношу
столько дней.
От печали и умереть можно. -- И Этева стал приплясывать.
-- Я больше не думаю о человеке, которого убил. Я пляшу с тенями ночи,
а не с тенями смерти. -- Чем дольше он плясал, тем легче и быстрее
становились его шаги, словно этими движениями он наконец сбрасывал тяжкое
бремя, которое носил в груди.
Долго еще по вечерам мужчины обсуждали все перипетии набега. Даже у
старого Камосиве появилась своя версия.