Лежа в каноэ, я никак не могла решить, то ли мне положить рюкзак под
голову, как подушку, то ли укутать им озябшие ноги. Сквозь густое сплетение
ветвей я видела прозрачное небо, полное бесчисленных крошечных звезд,
сверкающих, словно золотые пылинки. Упрятав ноги в рюкзак и уплывая в сон, я
надеялась, что мои чувства, как свет звезд, дойдут до тех, кого я любила в
этой лесной глуши.
Вскоре я проснулась. Воздух звенел криками сверчков и лягушек. Я села и
огляделась, словно взглядом могла разогнать темноту. Потоки лунного света
сочились сквозь полог ветвей, разрисовывая песок причудливыми тенями,
оживающими при малейшем шорохе ветра. Даже закрыв глаза, я остро
чувствовала, как эти тени задевают каноэ.
Стоило сверчку прервать свое неумолчное стрекотание, как я открывала
глаза и ждала, пока он запоет снова. Наконец рассвет заставил смолкнуть все
крики, шорохи и посвисты ночного леса. Окутанные туманом листья были как бы
осыпаны тончайшей серебряной пыльцой.
Над деревьями взошло солнце, окрасив облака в оранжевый, пурпурный и
розовый цвета. Я выкупалась, выстирала одежду мелким речным песком,
разложила ее для просушки на каноэ и раскрасила себя пастой оното.
Я была даже рада, что не добралась до миссии накануне, как надеялась
поначалу, и что у меня еще есть время посмотреть, как облака изменяют облик
неба. На востоке, омрачая горизонт, громоздились тучи. Вдали сверкали
молнии, спустя долгое время доносились громовые раскаты, и белые полосы
дождя неслись по небу на север, значительно опережая меня. Я подумала, не
греются ли где-нибудь здесь на солнышке аллигаторы среди разбросанного на
песке плавника. Немного проплыв дальше, я вынеслась на широкий разлив вод.
Течение стало таким сильным, что я с большим трудом уводила лодку от
водоворотов на мелководье у каменистых берегов.
На какое-то мгновение я решила, что мне привиделся длинный долбленый
челнок, пробирающийся против течения вдоль другого берега. Я встала во весь
рост, отчаянно замахала майкой и расплакалась от радости, увидев, как челнок
направляется ко мне через водную ширь. С хорошо рассчитанной точностью
тридцатифутовое каноэ пристало к берегу всего в нескольких шагах от меня.
Из каноэ, улыбаясь, выбрались двенадцать человек -- четыре женщины,
четверо мужчин и четверо детей. Они странно выглядели в своей цивилизованной
одежде и с лицами в пурпурных узорах. Их волосы были острижены, как мои, но
макушки не были выбриты.
-- Макиритаре? -- спросила я.
Женщины закивали, прикусив губы, словно пытались сдержать смешок. Потом
их подбородки дрогнули, и они разразились неудержимым хохотом, которому
стали вторить мужчины. Я поспешно натянула джинсы и майку.
Самая старшая из женщин подошла поближе. Она была невысока ростом,
коренаста, ее платье без рукавов открывало круглые толстые руки и длинные
груди, свисавшие до самого пояса. -- Ты та самая, что ушла в лес со старухой
Итикотери, -- сказала она, словно встретить меня плывущей по реке в челноке,
сделанном ее народом, было самым обычным в мире делом. -- Мы знаем о тебе от
отца в миссии. -- После официального рукопожатия старуха познакомила меня со
свои мужем, тремя дочерьми, их мужьями и детьми.
-- Мы недалеко от миссии? -- спросила я.
-- Мы выехали оттуда ранним утром, -- сказал муж старухи. -- Мы
навещали родственников, которые живут неподалеку.
-- Она стала настоящей дикаркой, -- воскликнула младшая из дочерей,
указывая на мои изрезанные ноги с таким возмущенным видом, что я едва
удержалась от смеха. А та обыскала мое каноэ и потрясла пустым рюкзаком. --
У нее нет обуви, -- изумленно сказала она. -- Она настоящая дикарка! Я
посмотрела на ее босые ноги.
-- Наша-то обувь лежит в каноэ, -- заявила она и принялась доставать из
лодки целую кучу разнообразной обуви. -- Видишь? У нас всех есть обувь.
-- У вас есть какая-нибудь еда? -- спросила я.
-- Есть, -- заверила меня старуха, попросив дочь отнести обувь в лодку
и подать один из лубяных коробов.
Короб, изнутри выстланный листьями платанийо, был полон маниоковых
лепешек. Я набросилась на еду, с нежностью макая кусок за куском в калабаш с
водой, прежде чем отправить его в рот. -- Мой желудок полон и счастлив, --
сказала я, наполовину опустошив короб.
Макиритаре выразили сожаление, что у них нет с собой мяса, а есть лишь
сахарный тростник. Старик отрубил кусок длиною в фут, снял с помощью мачете
кору, похожую на кору бамбука, и подал его мне. -- Он придаст тебе силы, --
сказал он.
И я принялась жевать и высасывать белые жесткие волокна, пока они не
стали совсем сухими и безвкусными.
Макиритаре слышали о Милагросе. Один из зятьев знал его лично, но никто
из них не знал, где он сейчас.