Поскользнувшись на раскисшей тропе, я больно
ударилась пальцем о торчащий корень и снова услышала тихий скулеж. Он
напомнил мне исполненный боли плач охотничьего пса Ирамамове, которого
разъяренный хозяин подстрелил отравленной стрелой за то, что тот не вовремя
залаял. Раненый пес вернулся в деревню, спрятался за деревянным частоколом и
скулил там несколько часов, пока Арасуве не прекратил его мучений второй
стрелой.
Я тихонько позвала. Плач прекратился, и я явственно услышала
болезненный стон. Может быть, это правда, что существуют лесные духи,
подумала я, поднимаясь во весь рост. Итикотери утверждают, что есть
существа, преступившие тонкую грань, которая отделяет животное от человека.
Эти существа зовут по ночам индейцев, заманивая их в смертельные ловушки. Я
с трудом подавила крик, -- во мраке мне привиделся смутный образ, какая-то
полускрытая фигура, шевелящаяся в лесной чаще в каком-нибудь шаге от меня. Я
снова присела, сама пытаясь спрятаться, и услышала еле уловимое дыхание с
хриплыми всхлипами.
В голове у меня мигом пронеслись истории о мести и кровавых набегах, о
которых мужчины так любят рассказывать по вечерам. Особенно мне запомнилась
история брата Анхелики, старого шамана Пуривариве, который был вроде бы
убит, и все же не умер.
-- Стрела сначала попала ему в живот, туда, где прячется смерть, --
рассказывал однажды вечером Арасуве.
-- Но он не лег в свой гамак, а остался стоять в центре деревенской
поляны, опираясь о лук. Он шатался, но не падал.
-- Нападавшие словно к месту приросли, не решаясь выпустить еще одну
стелу в старика, заклинавшего духов.
Со стрелой, торчащей в месте, где гнездится смерть, он скрылся в лесу.
Его не было много дней и ночей. Он жил в сумраке лесов без еды и питья. Он
пел заклинания хекурам зверей и деревьев, существам, безобидным при ясном
свете дня, но в ночном мраке наводящим ужас на тех, кто не умеет ими
повелевать. Из своего укрытия старый шапори заманил врагов и одного за
другим перебил волшебными стрелами.
Я опять услышала хрипящие всхлипы и поползла, старательно избегая
колючек. Наткнувшись на чью-то руку, я охнула от ужаса; ее пальцы крепко
сжимали сломанный лук. Я не узнавала распростертое тело, пока не коснулась
покрытого шрамами лица Камосиве. -- Дедуля, -- окликнула я, опасаясь, что он
уже умер.
Он повернулся на бок и подогнул ноги, как ребенок, ищущий тепла и
покоя. Беспомощно взглянув, он попытался сосредоточить на мне взгляд своего
единственного глубоко запавшего глаза. Он словно возвращался из страшного
далека, из иного мира. Опираясь о сломанный лук, он попытался встать на
ноги, однако вцепившись в мою руку, с истошным криком рухнул на землю.
Удержать его я не смогла. Я встряхнула его, но он даже не шевельнулся.
Я пощупала пульс, чтобы убедиться, что он еще жив.
Камосиве открыл глаз; в его взгляде была немая мольба.
Расширенный зрачок не отражал света; словно глубокий мрачный туннель,
он, казалось, вытягивал все силы из моего тела. Опасаясь сделать что-нибудь
не так, я тихо, как с ребенком, заговорила с ним по-испански в надежде, что
он закроет свой жуткий глаз и уснет.
Подхватив под мышки, я поволокла его к шабоно. Хотя в нем были лишь
кожа да кости, его тело, казалось, весило целую тонну. Спустя несколько
минут я была вынуждена сесть и передохнуть, не зная, жив он или мертв. Губы
его задрожали, и он выплюнул табачную жвачку. Темная слюна тонкой струйкой
потекла у меня по ноге. Его глаз налился слезами. Я воткнула жвачку ему в
рот, но он ее не принял. Тогда я взяла его ладони и стала тереть о свое
тело, чтобы передать ему немного тепла. Он попытался что-то сказать, но я
услышала лишь невнятное бормотание.
Какой-то подросток, спавший недалеко от входа рядом с хижиной старика,
помог мне взгромоздить Камосиве в гамак. -- Подбрось дров в очаг, -- велела
я одному из глазевших на все это мальчишек. -- И позови Арасуве, Этеву или
кого-нибудь, кто может помочь старику.
Камосиве открыл рот, чтобы легче дышалось. Неверный свет маленького
костра подчеркивал его мертвенную бледность. Лицо скривилось в жалкой
улыбке; это убедило меня, что я все сделала правильно.
Хижина заполнилась людьми. В их глазах блестели слезы, и по всему
шабоно разнеслись горестные вопли.
-- Смерть не похожа на ночную темень, -- еле слышно прошептал Камосиве.
Слова его пали в тишину, ибо столпившиеся вокруг гамака люди мгновенно
смолкли.
-- Не оставляй нас одних, -- застонали, громко рыдая, мужчины. Они
заговорили о былой отваге старика, об убитых им врагах, о его детях, о
временах, когда он был вождем Итикотери, и том процветании и благоденствии,
в каком пребывала при нем деревня.