– Прежде всего, голов Крестителя в одном городе можно пристроить только одну, потому что потом могут начаться слухи. Во-вторых, как мне сообщили, в Константинополе есть уже одна его голова, даже две. Вы представьте себе только, что две уже были проданы, а теперь мы явимся с третьей, это значит, нам перережут глотку. Следовательно, никаких голов Иоанна. Чтоб искать остальные останки, у нас нет времени. Предлагаю не искать их, а делать. Одинаковые с теми, что здесь обретались и были известны, только до сих пор не найдены. Я тут погулял, послушал: говорят о багрянице Христовой, о лозе, коей секли Христа, о столпе от бичевания, о губке, напоенной желчью и уксусом, поданной нашему Господу при смерти, хоть она теперь, конечно, высохла; о терновом венце; о ларчике, в котором лежит кус хлеба преломления, освященного на Тайной Вечери; о волосках бороды распятого и о нешвен-ном вретище Иисуса, которое стражники разыграли в кости у подножия лобного места; об одеянии Мадонны...

– Посмотрим, что из этого нетрудно изготовить, – задумчиво проговорил Баудолино.

– Вот, вот, – отозвался Поэт. – Лозу-то долго ли подобрать. А что касается столпа, я бы не стал с ним связываться, тем более что это невозможно толкнуть из-под полы.

– Зачем нам рисковать с продажей дублетов, выплывут истинные реликвии и с нас потребуют деньги обратно, – размышлял вслух Борон. – Вы лучше подумайте, сколько еще святых частиц может быть найдено. Подумайте. Целых двенадцать корзин от умножения хлебов и рыб. В корзинах я не вижу недостатка, возьмем, немножко подгрязним для придания древности. Подумайте: топор, которым Ной рубил бревна на ковчег! Как раз генуэзцы хотели выкинуть вон тот, что у них затупился.

– Идея недурна, – одобрил Бойди. – Пойти на кладбище, выкопать там челюсть святого Павла. Не голову, а так, к примеру, левый локоть святого Иоанна Крестителя. И так далее. Останки святой Агаты, святого Лазаря, пророков Даниила, Самуила и Исайи, череп святой Елены, частицу головы святого апостола Филиппа.

– Да уж тогда, – поддержал их Певере, начавший входить во вкус, – порыться в подполе, отыщется прекрасная частица вифлеемских яслей, небольшая такая, уж не упомню, откуда взялась у нас.

– Сотворим невиданные мощи, – согласился Поэт. – Но воспроизведем и те, которые уже виданы, потому что именно о них поговаривают в городе и именно они каждый день растут в цене.



Квартира генуэзцев превратилась на неделю в артельную кузню. Бойди, споткнувшись на опилках, обрел гвоздь с честного креста. Бойямондо протерзался ночь жестокою болью, утром привязал гарусинку, дернул, гнилой зуб вынулся и стал зубом святой Агаты. Грилло сушил сухари на солнце и раскладывал по коробкам, которые Тарабурло мастерил из лежалых деревяшек. Певере убедил остальных бросить задумку о хлебных и рыбных корзинах. Надо думать, после подобного чуда толпа не оставила их там где были, а растащила хлебы вместе с корзинами по домам, так что никакому Константину не удалось бы их собрать заново вместе. А если торговать корзинами по одной... корзина выглядит не слишком авантажно, вдобавок товар громоздкий... Коли Христос накормил такую прорву народу, значит, корзины были объемистые, втихую не перепродашь, не какие-то там туески, под плащами не видимые... Бог с корзинами, сказал Поэт, но, пожалуйста, Ноев топор я вас попрошу. Зачем просить, отвечал Певере, вот он, гляди: лезвие что твоя пила, а рукоять неведомо когда вся обгорела.



Затем наши друзья переоделись армянскими купцами (генуэзцы, раз такое дело, решились профинансировать начинание) и засновали из корчмы в корчму, из одного христианского лагеря в другой. То там, то здесь роняли по пол-словечку, намекали: товары непростые, цена соразмерная, не сносить головы, ну и так далее, в подобном роде и духе.

Однажды вечером Бойди оповестил компанию, что вроде бы один рыцарь из Монферрато берет Ноев топор, но только с гарантией, что вещь настоящая. – Понятно, – отозвался Баудолино. – Пойдем к Ною, возьмем расписку.

– А Ной что, умел писать? – поинтересовался Борон.

– Ной только умел нализываться в доску, – ответил Бойди. – Видать, был совсем готов, когда нагружал свой ковчег, нагнал туда комаров без счета, а единорогов забыл пригласить, поэтому их теперь не видно на свете...

– Да видно их, еще как видно, – пробормотал Баудолино, у которого вдруг начисто испортилось настроение.

Певере заявил, что в одном путешествии его учили рисовать иудейские каракули и он может ножиком выцарапать на топоре что-нибудь. – Ведь Ной же иудей, неужто нет? – Иудей, иудей, подтвердили товарищи... Бедолага Соломон, хорошо он не слышит этого, как бы ему привелось страдать. Но Бойди все-таки пристроил этот топор.

Иногда покупатели редели, это когда город приходил в брожение, пилигримов внезапно созывали в лагеря, объявлялась тревога. Например, вдруг распространились слухи, что Мурцуфл нацелился атаковать Филею, город, что был недалеко на морском берегу, и пилигримы сплотили ряды и ему ответили, и из этого вышла битва, или скорее потасовка, в общем, Мурцуфла отлупили, и отобрали у него гонфа-лон с образом Пресвятой Девы, который у его армии был вместо палладиума.