213).

В качестве симптоматического примера подобных поисков унифицирующего метаповествования Д'ан называет "Бесплод- ную землю" (1922) Т. С. Элиота, характеризуя ее как "диагноз хаоса после первой мировой войны" и в то же время как стрем- ление к "альтернативе этому хаосу", которую поэт находит в авторитете религии и истории. Именно они кладутся Элиотом в основу его "мифологического метода", с помощью которого он- пытается обрести ощущение единства и целостности. В своих поздних произведениях и теоретических эссе Элиот, согласно Д'ану, обращался к более секуляризованным и политизирован- ным формам авторитета, стремясь найти утраченное единство восприятия мира и времени (т. н. "нерасщепленную чувстви- тельность") в единстве содержания, стиля и структуры произве- дения искусства.

Ту же мифологему метаповествования Д'ан находит в по- пытках Э. Паунда опереться на традиции мировой классической литературы (не только западной, но и восточной), У. Фолкнера -- на мифологизированную интерпретацию истории американ- ского Юга, Э. Хемингуэя -- на природные мифы и различные кодексы чести и мужества, а также в общем для многих модер- нистов стремлении опереться на поток сознания как один из организующих принципов произведения, что якобы предполагало веру в существование в литературе целостного образа личности.

В противоположность модернистам постмодернисты отвер- гают "все метаповествования, все системы объяснения мира" (там же, с. 228), т. е. "все системы, которые человек традици- онно применял для осмысления своего положения в мире" (там же, с. 229). Для "фрагментарного опыта" реальным существо- ванием обладают только прерывистость и эклектизм; как пишет американский писатель Д. Бартелми в своем рассказе "Смотри на луну", "фрагменты -- это единственная форма, которой я доверяю" (72, с. 160).

Если постмодернисты и прибегают к метаповествованиям, то только в форме пародии, чтобы доказать их бессилие и бес- смысленность. Так, по Д'ану, Р. Браутиган в "Ловле форели в Америке" (1970) пародирует хемингуэйевский миф о благотвор- ности возврата человека к девственной природе, а Т. Макгвейн в "92° в тени" -- хемингуэйевский кодекс чести и мужества. Точно так же и Т. Пинчон в романе "V" (1963), хотя и кос- венно, но тем не менее пародирует веру Фолкнера (имеется в виду прежде всего его роман "Авессалом, Авессалом!") в воз- можность восстановления истинного смысла истории.

В результате при восприятии постмодернистского текста, считает Д'ан, "проблема смысла переходит с уровня коллективного и объективного мифа, функционирующего по правилам метаповествований истории, мифа, религии, художественной и литературной традиции, психологии или какого-либо другого метаповествования, внешнего по отношению как к произведе- нию, так и к воспринимающему его индивиду, на уровень чисто личностной индивидуальной перцепции. Смысл теперь уже более не является вопросом общепризнанной реальности, а скорее эпистемологической и онтологической проблемой изолированного индивида в произвольном и фрагментированном мире" (там же, с. 223).


Метарассказ в трактовке Ф. Джеймсона

Несколько иную трак- товку понятия "метарассказ" дает американский литерату- ровед Ф. Джеймсон (246, 247), применяющий для его обозначения термины "вели- кое повествование", "доми- нантный код" или "доминантное повествование". Он развивает мысль Лиотара, утверждая, что "повествование" -- не столько литературная форма или структура, сколько "эпистемологическая категория", и, подобно кантовским категориям времени и про- странства, может быть понята как одна из абстрактных (или "пустых") координат, изнутри которых мы познаем мир, как "бессодержательная форма", налагаемая нашим восприятием на неоформленный, сырой поток реальности. Даже представители естественных наук, например, физики, по Джеймсону, "рассказывают истории" о ядерных частицах. При этом все, что репрезентирует себя как существующее за пределами какой-либо истории (структуры, формы, категории), может быть освоено сознанием только посредством повествовательной фикции, вы- мысла; иными словами, мир доступен и открывается человеку лишь в виде историй, рассказов о нем.

Любое повествование всегда требует интерпретации (как его автором, так и реципиентом) и в силу этого одновременно не только представляет, но и воспроизводит и перевоссоздает реальность в восприятии человека, т. е. "творит реальность" и в то же время в своем качестве повествования утверждает свою "независимость" от этой же реальности. Иначе говоря, повест- вование в такой же степени открывает и истолковывает мир, в какой скрывает и искажает его. В этом якобы проявляется спе- цифическая функция повествования как формы "повест- вовательного знания": она служит для реализации "коллек- тивного сознания", направленного на подавление исторически возникающих социальных противоречий.