д., достигающих того же путем обеспечения "согласия" масс.

сознание очень широких кругов современной западной интелли- генции.

Фактически в этом же направлении работает и общая логи- ка рассуждений Дерриды, Кристевой, Делеза и многих других постструктуралистов -- здесь лежит то общее, что их всех объ- единяет, но как раз у Фуко эта мысль получила наиболее при- емлемую и популярную формулировку как своей доступностью, логической обоснованностью, так и умеренно-прогрессивным радикализмом общей постановки вопроса, не без налета некото- рой фатальной обреченности и неизбежности. Очевидно, эта мифологема, воспринятая людьми самых разных взглядов и убеждений, отвечает современным западным представлениям о власти как о феномене, обязательно и принудительно действую- щем на каждую отдельную личность в ее повседневной практи- ке, и в то же время обладающем крайне противоречивым, раз- нонанравленным характером, способным совершенно непредска- зуемым образом обнаруживаться неожиданно в самых разных местах и сферах.

Еще раз повторим: дисперсность, дискретность, противоре- чивость, повсеместность и обязательность проявления власти в понимании Фуко придает ей налет мистической ауры, характер не всегда уловимой и осознаваемой, но тем не менее активно действующей надличной. Она порождает эффект той спе- цифической притягательности иррационализма, к которому так чувствителен человек конца ХХ в. и который он пытается ра- ционально объяснить, прибегая к авторитету научно-естест- венного релятивизма новейших физико-математических пред- ставлений. Специфика понимания "власти" у Фуко заключается прежде всего в том, что она проявляется как власть "научных дискурсов" над сознанием человека. Иначе говоря, знание", добываемое наукой, само по себе относительное и пэотому яко- бы сомнительное с точки зрения "всеобщей истины", навязыва- ется сознанию человека в качестве "неоспоримого авторитета", заставляющего и побуждающего его мыслить уже заранее гото- выми понятиями и представлениями. Как пишет Лейч, "проект Фуко с его кропотливым анализом в высшей степени регули- руемого дискурса дает картину культурного Бессознательного, которое выражается не столько в различных либидозных жела- ниях и импульсах, сколько в жажде знания и связанной с ним власти" (294, с. 155).

Этот языковой (дискурсивный) характер знания и меха- низм его превращения в орудие власти объясняется довольно просто, если мы вспомним, что само сознание человека как таковое еще в рамках структурализма мыслилось исключительно как языковое. И те выводы, которые сделал из этого фундамен- тального положения структурализма и постструктурализма Фу- ко, шли в традиционном для данной системы рассуждений духе, хотя и получили у него специфическую (и, надо отметить, весь- ма влиятельную) интерпретацию. С точки зрения панъязыкового сознания нельзя себе представить даже возможность любого сознания вне дискурса. С другой стороны, если язык предопре- деляет мышление и те формы, которые оно в нем обретает, -- так называемые "мыслительные формы", -- то и порождающие их научные дисциплины одновременно формируют "поле созна- ния", своей деятельностью постоянно его расширяя и, что явля- ется для Фуко самым важным, тем самым осуществляя функ- цию контроля над сознанием человека.

Таким образом, в теории Фуко осуществляется мистифици- рование научно-технического прогресса, подмена его анонимной и полиморфной "волей к знанию" и интерпретация ее как стрем- ления замаскировать "волю к власти" претензией на научную "истину". Как утверждает Фуко в своей обычной эмоциональ- ной манере: " Исторический анализ этой злостной воли к зна- нию обнаруживает, что всякое знание основывается на неспра- ведливости (что нет права, даже в акте познания, на истину или обоснование истины) и что сам инстинкт к знанию зловреден (иногда губителен для счастья человечества). Даже в той широ- ко распространенной форме, которую она принимает сегодня,

воля к знанию неспособна постичь универсальную истину: чело- веку не дано уверенно и безмятежно господствовать над приро- дой. Напротив, она непрестанно увеличивает риск, порождает опасности повсюду... ее рост не связан с установлением и упро- чением свободного субъекта; скорее она все больше порабощает его своим инстинктивным насилием" (188, с. 163).

Проблема "власти", пожалуй, оказалась наиболее важной среди тех представителей деконструктивизма и постструктура- лизма (это касается прежде всего так называемого "левого де- конструктивизма" и британского постструктурализма с их теори- ей "социального текста"), которые особенно остро ощущали неудовлетворенность несомненной тенденцией к деполитизации, явно проявившейся в работах Дерриды конца 60-х и практиче- ски всех 70-х гг 4.