350).

Эта "власть" определяется Фуко как "множественность си- ловых отношений" (187, с. 100), Дерридой -- как социальная "драма письма", X. Блумом -- как "психическое поле сраже- ния" "аутентичных сил" (104, с. 2). Подобное понимание "власти", по мнению Лентриккии, дает представление о литера- турном тексте как о проявлении "поливалентности дискурсов" (выражение Фуко; 187, с. 100) и интертекстуальности, вопло- щающей в себе противоборство сил самого различного (социального, философского, эстетического) характера и опро- вергает тезис о "суверенном одиночестве его автора" (162, с. 227). Интертекстуальность литературного дискурса, заявляет Лентриккия, "является признаком не только необходимой исто- ричности литературы, но, что более важно, свидетельством его фундаментального смешения со всеми дискурсами" эпохи (295, с. 351). Своим отказом ограничить местопребывание "власти" только доминантным дискурсом или противостоящим ему "подрывным дискурсом", принадлежащим исключительно поэтам и безумцам, последние работы Фуко, заключает Лентриккия, "дают нам представление о власти и дискурсе, которое способно вывести критическую теорию из тупика современных дебатов, парализующих ее развитие" (там же).

Разумеется, рецепты, предлагаемое Лентриккией, ни в коей мере не могли избавить деконструктивизм от его основного порока -- абсолютного произвола "свободной игры интерпрета- ции", который парадоксальным образом оборачивался однообра- зием результатов: американские деконструктивисты с удиви- тельным единодушием превращали художественные произведе- ния, вне зависимости от времени и места их происхождения, в "типовые тексты" модернистского искусства второй половины XX в.


Самокритика деконструкции

Эти уязвимые стороны деконструкции стали, начиная с первой половины 80-х гг., предметов критики даже изнутри самого деконструкти- вистского движения. "В ко- нечном счете, -- отмечает Лейч, -- результатом деконструкции становится ревизия традиционного способа мышления. Бытие (Sein) становится деконструированным "Я", текст -- полем дифференцированных следов, интерпретация -- деятельностью по уничтожению смысла посредством его диссеминации и, тем самым, выведением его за пределы истины, а критическое ис- следование -- процессом блуждания среди различий и метафор" (294, .с. 261); "Рецепт дерридеанской деконструкции: возьмите любую традиционную концепцию или устоявшуюся формулиров- ку, переверните наоборот весь порядок ее иерархических термов и подвергните их фрагментации посредством последовательно проводимого принципа различия 21. Оторвав все элементы от их структуры или текстуальной системы ради их радикальной сво- бодной игры взаимодействия, отойдите в сторону и просейте обломки в поисках скрытых или неожиданных образований. Объявите эти находки истинами, ранее считавшимися незакон- ными... Добавьте ко всему этому немного эротического лиризма и апокалиптических намеков" (там же, с. 262).

В этой характеристике, при всей ее нескрываемой сарка- стичности, немало справедливого и верного. Мне бы здесь хоте- лось упомянуть еще об одной стороне обшей эволюции деконст- руктивизма, всегда латентно в нем присущей, но проявившейся в американском и английском литературоведении наиболее явст- венно лишь в 80-е гг. Речь идет о возросшем интересе к про- блематике желания или, что более верно, к осознанию критиче- ской деятельности как "практики желания", коренящейся в са- мой природе человека на уровне бессознательного.

Недаром Лейч еще в 1980 г. считал возможным назвать грядущий этап эволюции критики "Эрой либидозного критиче- ского текста": "Примечательно, что сам поиск "смысла", как __________________________ 21 Собственно, Лейч имеет в виду "последовательный принцип различе- ния", но, как и большинство американских критиков, он не проводит теоретического разграничения между этими двумя понятиями, хотя и по- стоянно употребляет термин "различие" в смысле "различения".

функция желания, врывается (или уступает ему место) в ин- стинкт желающей аналитики. Постепенно критика становится либидозной: потворствующей своему желанию и в то же время серьезной; радостью чтения и написания" (выделено автором -- И, И, ) (294, с. 263). Все это нельзя воспринять иначе, как несколько запоздалые перепевы бартовского "Удовольствия от текста"; однако этот пассаж любопытен как свидетельство несомненной тенденции, хотя бы у части американских деконст- руктивистов, к отходу от иногда довольно навязчивого прагма- тизма, не всегда дающего себе отчет в неизбежной дистанции между теоретическими постулатами и возможностью их неопо- средованного применения к любому литературному материалу.

Как мы уже отмечали, американский деконструктивизм да- леко не ограничивается лишь Йельской школой, впрочем, рас- павшейся еще в первой половине 80-х гг. Хотя у нее и сейчас осталось немало последователей, но в 80-е гг. она уже явно уступала по своему влиянию течению "левого деконструктивиз- ма", пережившему именно в это десятилетие пик своего расцвета и очень близкому по своим исходным позициям несколько раньше сформировавшемуся английскому поструктурализ- му.