Скачать 27.85 Кбайт
Творческое воображение воображения
Я думаю, что смерть самое бессмысленное явление. В том значении, что никакого верифицируемого смысла наперед, до самой смерти ей приписано быть не может, а когда она свершится, то некому уже будет ни приписывать ей смысл, ни верифицировать его. Поэтому я не боюсь смерти. Там ничего нет, мне нечего бояться.
Самое интересное не в этом образе, а в том, как некоторые мои друзья-психиатры начинают квалифицировать это моё многократно проговариваемое «я не боюсь смерти». Они считают, что эти проговорки обнажают скрытый страх смерти, который я якобы сублимирую в моё философское творчество. Неужели они воображают, что я не знаю теорию бессознательных сублимаций? Неужели они воображают, что, даже не знай я этого и вдруг узнав, я не стал бы продолжать думать так, как думаю? Я воображаю себя после смерти, зная, что там ничего нет. Они воображают меня и себя до моей смерти, не зная, что есть.
Воображение всегда там, где чего-то нет при «есть»: либо есть знание, но нет реальности (как со смертью), либо есть реальность, но нет знания (как в случае с созерцанием части дома). «Я знаю», – говорю я или мой оппонент, а как оно есть или будет, кто знает? Я не знаю чего-то, и психиатры чего-то не знают; мы даже вербально зафиксировать не можем, чту мы не знаем, но образы (схемы, ноэмы, символы) сами собой носятся в нашем сознании, предопределяя априорную спонтанность воображения…
На уровне чувственных объектов и событий воображение и реальность здорово разнятся. Допустим, я воображаю березу и воображаю, что пилю её на дрова. Но береза как стояла, так и стоит на месте. Подхожу ближе и вижу, что это не береза вовсе, а дуб. Сам я дуб.
На уровне умственных вещей не всё так просто. Можно, конечно, вообразить, что я создал единую теорию поля. Но это я ведь не теорию, а себя физиком-теоретиком воображаю. А вот если я положения самой теории начну воображать, то неминуемо ввергнусь в теоретическую деятельность и на самом деле среди вымыслов могу что-либо действительное изобрести.
Аналогично – со смертью. Аналогично и с жизнью. Конечно, я могу вообразить, что смысл моей жизни, например, строительство коммунизма. Но это я опять же не коммунизм, а себя в коммунизме воображаю. Однако, если я захочу вообразить идеологию коммунизма, то я неминуемо вынужден буду изрекать какие-то идеологемы: «А», «В», «С», «D» и т.д., то есть, говоря метафорически, я уже начну «пилить березу». Я от этого не становлюсь коммунистом, но кто сказал, что в реальных идеологиях нет элементов теоретического воображения?
Кто может взять на себя смелость оценить моё утверждение «смысл моей жизни – философия»: воображаемое оно или действительное? Кроме меня, конечно. Оценить так, как это воображение в пределах моей ноэматической апперцепции самотождественно происходит. А я оцениваю, теоретически вопрошая. Если бы я не воображал, то откуда бы у меня образ философии появился? Если бы даже извне появился в качестве мнения или знания, то чем бы я его наполнил, если бы не воображал? А если бы только воображал, то зачем ещё что-то делаю, чтобы показать, доказать, утвердить, что я философ? И, наконец, если бы только делал, то как узнал бы, что делаю и, самое главное, зачем делаю?
Творческое воображение оказывается комплексной величиной, подобной айсбергу: над поверхностью (не скажу «сознания», а то сразу возникает злополучная проблема бессознательного, но) простого, явного схватывания находится видимо-образная часть воображения, а под поверхностью – целая глыба функций, форм и деятельностных проявлений, опосредующих этот образ и служащих ему несущим основанием.
Вот образ «воображения». Простое воображение – как вершина айсберга – это редукционистская (упрощенная) форма сознания, эксплуатирующая его естественную, ненапряженную спонтанность. А под ней – дередукция – сложнейшая (трансцендентальная и ноэматическая) основа воображения, где-то бессознательная, где-то осознанная, где-то требующая своего осознания в труде мысли, а где-то – в опыте философствования.
То, что в воображении редуцируется в образ, символ, схему или ноэму, само из них же в последующем и дередуцируется. И если для редукции характерно самобытийное воображение, то для дередукции – творческое воображение.
Приближаясь к финалу моего исследования, могу подытожить: поскольку творческое воображение не лежит на вершине айсберга, постольку редуцирование ему свойственно только по недоразумению. Конечно, редукция тоже может быть творческой, но это творчество ограничено сотворением образов и схем. Истинное творчество воображения начинается там, где появляется дередукция – развертывание и сотворение того континуума сознания, который соответствует образам, символам, схемам и ноэмам.
И здесь возможны два варианта. 1) Простое осознание того, что есть. 2) Надбавление новых реалий к тому, что есть. Например, я могу вообразить, что пилю березу, а потом 1) сотворить под это воображение действительную реальность лесопилки и 2) могу даже при этом сотворить-изобрести электропилу, на которую в первоначальном образе даже намека не было.
Самое интересное не в этом образе, а в том, как некоторые мои друзья-психиатры начинают квалифицировать это моё многократно проговариваемое «я не боюсь смерти». Они считают, что эти проговорки обнажают скрытый страх смерти, который я якобы сублимирую в моё философское творчество. Неужели они воображают, что я не знаю теорию бессознательных сублимаций? Неужели они воображают, что, даже не знай я этого и вдруг узнав, я не стал бы продолжать думать так, как думаю? Я воображаю себя после смерти, зная, что там ничего нет. Они воображают меня и себя до моей смерти, не зная, что есть.
Воображение всегда там, где чего-то нет при «есть»: либо есть знание, но нет реальности (как со смертью), либо есть реальность, но нет знания (как в случае с созерцанием части дома). «Я знаю», – говорю я или мой оппонент, а как оно есть или будет, кто знает? Я не знаю чего-то, и психиатры чего-то не знают; мы даже вербально зафиксировать не можем, чту мы не знаем, но образы (схемы, ноэмы, символы) сами собой носятся в нашем сознании, предопределяя априорную спонтанность воображения…
На уровне чувственных объектов и событий воображение и реальность здорово разнятся. Допустим, я воображаю березу и воображаю, что пилю её на дрова. Но береза как стояла, так и стоит на месте. Подхожу ближе и вижу, что это не береза вовсе, а дуб. Сам я дуб.
На уровне умственных вещей не всё так просто. Можно, конечно, вообразить, что я создал единую теорию поля. Но это я ведь не теорию, а себя физиком-теоретиком воображаю. А вот если я положения самой теории начну воображать, то неминуемо ввергнусь в теоретическую деятельность и на самом деле среди вымыслов могу что-либо действительное изобрести.
Аналогично – со смертью. Аналогично и с жизнью. Конечно, я могу вообразить, что смысл моей жизни, например, строительство коммунизма. Но это я опять же не коммунизм, а себя в коммунизме воображаю. Однако, если я захочу вообразить идеологию коммунизма, то я неминуемо вынужден буду изрекать какие-то идеологемы: «А», «В», «С», «D» и т.д., то есть, говоря метафорически, я уже начну «пилить березу». Я от этого не становлюсь коммунистом, но кто сказал, что в реальных идеологиях нет элементов теоретического воображения?
Кто может взять на себя смелость оценить моё утверждение «смысл моей жизни – философия»: воображаемое оно или действительное? Кроме меня, конечно. Оценить так, как это воображение в пределах моей ноэматической апперцепции самотождественно происходит. А я оцениваю, теоретически вопрошая. Если бы я не воображал, то откуда бы у меня образ философии появился? Если бы даже извне появился в качестве мнения или знания, то чем бы я его наполнил, если бы не воображал? А если бы только воображал, то зачем ещё что-то делаю, чтобы показать, доказать, утвердить, что я философ? И, наконец, если бы только делал, то как узнал бы, что делаю и, самое главное, зачем делаю?
Творческое воображение оказывается комплексной величиной, подобной айсбергу: над поверхностью (не скажу «сознания», а то сразу возникает злополучная проблема бессознательного, но) простого, явного схватывания находится видимо-образная часть воображения, а под поверхностью – целая глыба функций, форм и деятельностных проявлений, опосредующих этот образ и служащих ему несущим основанием.
Вот образ «воображения». Простое воображение – как вершина айсберга – это редукционистская (упрощенная) форма сознания, эксплуатирующая его естественную, ненапряженную спонтанность. А под ней – дередукция – сложнейшая (трансцендентальная и ноэматическая) основа воображения, где-то бессознательная, где-то осознанная, где-то требующая своего осознания в труде мысли, а где-то – в опыте философствования.
То, что в воображении редуцируется в образ, символ, схему или ноэму, само из них же в последующем и дередуцируется. И если для редукции характерно самобытийное воображение, то для дередукции – творческое воображение.
Приближаясь к финалу моего исследования, могу подытожить: поскольку творческое воображение не лежит на вершине айсберга, постольку редуцирование ему свойственно только по недоразумению. Конечно, редукция тоже может быть творческой, но это творчество ограничено сотворением образов и схем. Истинное творчество воображения начинается там, где появляется дередукция – развертывание и сотворение того континуума сознания, который соответствует образам, символам, схемам и ноэмам.
И здесь возможны два варианта. 1) Простое осознание того, что есть. 2) Надбавление новых реалий к тому, что есть. Например, я могу вообразить, что пилю березу, а потом 1) сотворить под это воображение действительную реальность лесопилки и 2) могу даже при этом сотворить-изобрести электропилу, на которую в первоначальном образе даже намека не было.
|
|