Меня больше интересовало выражение лиц многочисленных гостей, которые переходили от статуи к статуе, проявляя почтение и восторг.

– Они нисколько не отличаются от тех, которые ходят в храм, чтобы взглянуть на черную Богородицу в платье, расшитом серебряными сердцами, – шепнул я Бельбо. – Возможно, они думают, что это сама мать Христа во плоти? Нет, но и противоположной точки зрения они тоже не имеют. Наслаждаются сходством, для них зрелище – это видение, а видение представляется реальностью.

– Да, – согласился Бельбо, – но проблема состоит не в том, чтобы определить, хуже ли эти люди тех, кто ходит в храм. Я как раз раздумывал над тем, кто такие мы сами. Мы, которые верим в Гамлета больше, чем в собственного консьержа. Имеет ли право осуждать их такой человек, как я, который скитается по свету в поисках мадам Бовари, чтобы устроить ей сцену?

Диоталлеви покачал головой и шепотом произнес, что не следовало бы воспроизводить образы божественного и что эти фигуры сродни золотому тельцу. Однако он находил это забавным.




58


Алхимия – это благонравная проститутка, у которой много любовников, но она всех обманывает и никого не заключает в свои объятия. Она превращает глупцов в сумасшедших, богатых в нищих, философов в болванов, а обманутых в весьма красноречивых обманщиков...

    Tritheme. Annalium Hirsaugensium. Tomus II, S. Gallo,1690, c.225

Неожиданно полумрак окутал зал, а вот стены его осветились. Только сейчас я заметил, что три четверти стен занимает полукруглый экран. Когда этот экран ожил, я понял, что часть потолка и пола сделана из какого-то материала, который отражает свет, и что некоторые предметы, вначале поразившие меня своей грубоватостью – блестки, весы, щит и несколько медных пластин, – тоже отражают свет. Мы оказались как бы погруженными в водную среду: кадры в ней умножались, делились на сегменты, смешивались с тенями присутствующих, пол отражал потолок, потолок – пол, и оба они – фигуры, появлявшиеся на стенах. Вместе с музыкой по залу распространялись тонкие запахи: вначале это был индийский ладан, затем какие-то другие, менее определенные запахи, которые временами бывали неприятны.

Затем полумрак превратился в непроглядную темноту, послышалось легкое бульканье вязкой жидкости, кипение лавы, и мы оказались в кратере вулкана, внутри которого клейкая и темная материя клокотала в прерывистом блеске желтых и синеватых языков пламени.

Испарялась какая-то маслянистая, липкая жидкость, чтобы через минуту вновь упасть на дно в виде росы или дождя, а изнутри исходил зловонный запах гнили, затхлости и плесени. Я вдыхал испарения могилы, мрака, Тартара, меня окружала ядовитая навозная жижа, текущая между озерами перегноя, угольная пыль, болото, менструальные выделения, дым, свинец, экскременты, кора, пена, керосин, чернота чернее черноты, которая, слегка отступив, представила нашему взору двух рептилий – бледно-голубую и красноватую, – сплетенных, словно в объятиях любви; они кусали друг друга за хвост, образуя какую-то единую кругообразную фигуру.

Ощущение было таким, будто я перепил спиртного: я уже не видел своих спутников, они растворились где-то в полумраке, не распознавал больше фигур, сновавших вокруг меня, воспринимая их лишь как разложившиеся флюидные очертания... Вдруг я почувствовал, как кто-то схватил меня за руку. Я знал, что этого не может быть, и все же не решался обернуться, чтобы не убедиться, что ошибся. Я ощутил запах духов Лоренцы и только теперь понял, насколько она желанна для меня. Это должна быть Лоренца. Она оказалась рядом, чтобы продолжить диалог прикосновений, поскребывания ногтей о дверь, тот диалог, который она так и не завершила вчера вечером. Казалось, что сера и ртуть соединяются, образуя страстную влагу, от которой я ощутил пульсацию в паху, впрочем, не очень бурную.

Я ждал Ребиса, ребенка-гермафродита, философскую соль, венец белого дела.

Мне казалось, что я знаю все. Возможно, все, что я успел прочесть за последние месяцы, приливом наполнило мою голову, а может быть, Лоренца передавала мне свои познания прикосновением руки, и поэтому я не переставал ощущать ее слегка влажную ладонь.

Я с удивлением заметил, что шепчу далекие имена, имена, которыми, как мне было известно, философы обозначали Белое, а я, возможно, с их помощью взывал к Лоренце; не знаю, может, я повторял их про себя словно искупительную молитву: Медь белая, Агнец непорочный, Аибатест, Альборах, Святая Вода, Ртуть очищенная, Аурипигмент, Азок, Борак, Камбар, Каспа, Белила, Свеча, Шайя, Комериссон, Янтарь, Евфрат, Ева, Фада, Ветер западный, Первооснова Искусства, Камень драгоценный Дживиниса, Алмаз, Зибах, Цива, Вуаль, Нарцисс, Лилия, Гермафродит, Хае, Ипостась, Гиле, Молоко Богородицы, Камень единственный, Луна полная, Мать, Масло животворящее, Стручок, Яйцо, Флегма, Точка, Корень, Соль Природы, Земля лиственная, Тевос, Тинкар, Пар, Вечерняя Звезда, Ветерок, Мужеподобная Женщина, Стекло Фараона, Моча Ребенка, Гриф, Плацента, Менструация, Слуга мимолетный, Рука левая, Сперма Металлов, Душа, Олово, Сок, Сера елейная.