По мере того как мы поднимались от террасы к террасе, сады меняли свой облик. Некоторые из них были похожи на лабиринт, другие имели форму эмблемы, но при этом общий рисунок нижних террас можно было увидеть, только поднявшись на верхние, так что я узрел внизу контуры короны и еще много других симметрий, которые не мог заметить ранее и которые все равно не смог бы расшифровать. Если идти между живыми изгородями, каждая терраса, вследствие действия закона перспективы, открывает определенный образ, а если смотреть с верхней террасы, то можно сделать новые открытия, которые иногда имеют совершенно противоположный смысл, чем увиденное ранее; таким образом, каждый уровень этого каскада говорил одновременно на двух различных языках.

Мы поднимались все выше и теперь увидели небольшие строения. Вот фонтан фаллической формы, который виднелся то ли из-под арки, то ли из-под портика, с Нептуном, стоящим верхом на дельфине, ворота с колоннами, напоминавшими ассирийские, и опять арка неопределенной формы, что-то вроде нагромождения треугольников и многоугольников, причем верхушку каждого из них венчала фигурка животного – лося, обезьяны, льва...

– И все это имеет какое-то значение? – спросил Гарамон.

– Несомненно! Достаточно лишь прочесть «Mundus Symbolicus» Пицинелли, содержание которого было предварено еще великими предсказаниями Альциата. Весь сад можно прочесть как книгу или колдовское заклинание, что, впрочем, одно и то же. Если бы, господа, вы могли шепотом произносить слова, которые произносит сад, то управляли бы одной из тех неисчислимых сил, что имеют влияние и оказывают воздействие в подлунном мире. Сад – это устройство для обладания Вселенной.

Он показал нам один из гротов. Болезненное сплетение водорослей и скелетов морских животных, неизвестно – настоящих ли, из гипса ли или из камня... В глубине его виднелись туманные очертания наяды с чешуйчатым хвостом большой библейской рыбы, отдыхающей в объятиях быка в потоке воды, что текла из раковины, которую держал в лапах тритон так, как держат амфоры.

– Я хотел бы, чтобы вы уловили глубокий смысл того, что при других обстоятельствах было бы банальной водяной игрушкой. Де Каусу было хорошо известно, что если взять сосуд, наполнить его водой, закрыть отверстие и просверлить другое, даже в днище, вода не вытечет. Но если проделать отверстие еще и вверху, то вода начнет вытекать или струиться вниз.

– По-моему, это очевидно – сказал я. – Во втором случае воздух, проникая через верх, выталкивает воду вниз.

– Типичное научное объяснение, в котором причину подменяют следствием или же наоборот. Не следует задаваться вопросом – почему вода вытекает во втором случае. Вы должны подумать, почему она не вытекает в первом.

– А почему она не вытекает? – с беспокойством спросил Гарамон.

– Потому что, если бы она вытекала, в сосуде образовалась бы пустота, а природа не терпит пустоты. Nequaquam vacui, это был один из принципов розенкрейцеров, позабытый современной наукой.

– Впечатляюще, – оценил Гарамон. – В нашу прекрасную историю металлов эти вещи обязательно должны быть включены, Казобон! И не говорите, что вода – это не металл. Больше воображения, черт возьми!

– Простите, – обратился Бельбо к Алье, – но вы представили аргумент post hoc ergo ante hoc. To что следует за причиной, уже предшествовало ей.

– Не стоит рассуждать линейными категориями. Вода в этих фонтанах ведет себя иначе. Не поступает так и природа, поскольку она не обращает внимание на время. Время – это изобретение Запада.

По дороге мы встречали других гостей. При виде некоторых из них Бельбо подталкивал локтем Диоталлеви, а тот шепотом комментировал: «Да, похожи на герметистов».

Именно среди паломников, похожих на герметистов, я повстречал господина Салона с улыбкой суровой снисходительности на лице. Держался он несколько обособленно. Я улыбнулся ему, и он ответил мне тем же.

– Вы знаете Салона? – спросил Алье.

– А вы? – ответил я вопросом на вопрос. – Что касается меня, то это совершенно естественно – я живу возле его мастерской. Что вы о нем думаете?

– Я мало его знаю. Некоторые из друзей, которым можно полностью доверять, говорят, что он – осведомитель полиции.

Вот почему Салону было известно о Гарамоне и Арденти. Какая же связь могла существовать между Салоном и Де Анжелисом? Однако я ограничился вопросом:

– А что может делать осведомитель полиции на таком приеме?

– Осведомители полиции ходят повсюду – ответил Алье. – Любое событие, о котором можно затем сочинить информацию, может стать для них полезным. Чем больше знает полиция – или же делает вид, что знает, – тем она сильнее. Неважно, насколько эти сведения правдоподобны. Самое главное, обратите внимание, – обладать тайной.

– Но зачем сюда пригласили Салона? – поинтересовался я.

– Друг мой, – промолвил Алье, – возможно, потому, что наш гость следует золотому правилу разумного рассуждения, которое гласит, что каждая ошибка может оказаться мимовольной носительницей истины.