Любезная приятельница, должно быть, была своим человеком в доме, потому что тем временем она уже входила в кабинет и даже не взглянув на нас, в полутьме сморкающегося дня, уверенно подошла к Алье, игриво погладила его по лицу и сказала:

– Симон, ты что, заставишь меня сидеть в приемной? Это была Лоренца Пеллегрини.

Алье легонько отодвинулся, поцеловал ей руку и сказал, указывая на нас: – Любезная моя, милая София, как вы знаете, вы дома в любом доме, который озаряете присутствием. Я просто прощался с посетителями.

Лоренца обратила внимание на нас и радостно взмахнула рукой – да я и не помню, видел ли я хоть раз ее удивленной или смущенной чем бы то ни было.

– А, как чудесно, – сказала она. – Вы тоже знаете моего друга! Якопо, как дела. Последняя фраза имела не вопросительную, а утвердительную форму. Я заметил, как побледнел Бельбо. Мы попрощались, Алье напоследок сказал, что крайне рад найти с нами общих знакомых.

– Я считаю нашу общую приятельницу одним из наиболее подлинных созданий из всех, кого мне выпало знавать. В своей свежести она воплощает, позвольте сравнение, присталое старику ученому, Софию, сосланную на нашу землю. Но милая моя София, я не успел еще известить вас, что обещанный вечер откладывается на несколько недель. Я огорчен.

– Неважно, – сказала Лоренца. – Я подожду. Вы идете в бар? – Это обращение к нашей троице тоже походило скорее на приказание, чем на вопрос. – Хорошо, я задержусь здесь на полчасика, я хочу взять у Симона один из его эликсиров, вам тоже бы неплохо их попробовать, но Симон говорит, что это только для избранных. Потом я тоже приду.

Алье улыбнулся тоном снисходительного дядюшки, откланялся нам, попросил проводить к выходу.

Выйдя на улицу, мы в полном молчании направились к моей машине, влезли в нее и доехали до «Пилада». Бельбо был нем. Но у стойки бара заговорить стало просто необходимо.

– Не хотел бы я завести вас в лапы безумцу, – сказал я.

– Нет, – ответил Бельбо.

– Он человек умный и остроумный. Только живет не в том мире, что мы с вами. – И мрачно добавил немного погодя: – Почти.




49


Traditio Templi сама устанавливает традицию тамплиеровского рыцарства – духовного и посвятительского...

    Henry Corbin. Temple et contempletion, Paris, Flanmarion, 1980

– Мне кажется, Казобон, я понял вашего Алье, – заметил Диоталлеви, который заказал себе у Пилада бокал белого игристого, чем поверг нас обоих в состояние тревоги относительно его психического состояния – Он интересуется тайными науками и остерегается попугаев и дилетантов. Но, как мы сегодня убедились, нагло приставив ухо, – даже презирая, он их выслушивает, критикует, вовсе не отрекаясь от них.

– Сегодня этот господин, этот граф, этот маркграф Алье, или как его там еще, произнес одну ключевую фразу, – сказал Бельбо – Духовное рыцарство. Он их презирает, но чувствует себя связанным с ними узами духовного рыцарства. Думаю, что понимаю.

– В каком смысле? – спросили мы. Бельбо пил уже третий мартини с джином (виски надо пить вечером, утверждал он, потому что это успокаивает и навевает задумчивость, а мартини с джином – в конце дня – возбуждает и подкрепляет). Он заговорил о своем детстве, прошедшем в ***, как он уже однажды рассказывал мне.

– Это было между сорок третьим и сорок пятым, в период перехода от фашизма к демократии и потом снова к диктатуре Муссолини в Сало, когда к тому же в горах воевали партизаны. Когда началась эта история, мне было одиннадцать лет и я обитал тогда у моего дядюшки Карло. Раньше мы жили в городе, но в сорок третьем бомбежки усилились, и мама решила, что мы должны эвакуироваться, как тогда говорили. В *** жили дядя Карло и тетя Катерина. Дядюшка мой был потомственный земледелец, и дом в *** ему достался в наследство вместе с землей, которую он сдал в аренду некоему Аделино Канепе. Тот обрабатывал землю, собирал урожай, давил вино и отдавал половину заработанного владельцу. Разумеется, ситуация способствовала напряженности: арендатор считал, что его эксплуатируют, а хозяин возмущался тем, что получает всего половину дохода со своей земли, Собственники ненавидели арендаторов, а арендаторы – собственников. Но они сосуществовали, как это было и с дядюшкой Карло. В четырнадцатом году он записался добровольцем в альпийские стрелки. Грубая пьемонтская натура, преданность долгу и отчизне, начала он получил чин лейтенанта, а потом и капитана. Короче говоря, в одной из битв на Карсо он оказался рядом с каким-то болваном, который допустил, чтобы в его руках взорвалась граната – не зря же их называют ручными. В общем, дядюшку уже собирались сбросить в братскую могилу, когда один из санитаров заметил, что он еще дышит. Дядю перевезли в госпиталь, где ему вынули глаз, который свисал из глазницы, отняли руку и – по словам тети Катерины – запихнули под кожу на голове металлическую пластину, потому что он лишился куска черепа. В общем, с одной стороны – шедевр хирургии, с другой – герой. Серебряная медаль, крест кавалера Итальянской Короны, а после войны – теплое местечко в государственной администрации.