Скачать 94.31 Кбайт
Традиция внутренних школ ушу
Коль скоро речь зашла о мудрости традиции, уместно напомнить,
что мудрая истина -- этот итог не размышлений, а самой жизни. Она не
выдумывается, а открывается и передается. Не может считать истинное
знание только своим личным достоянием и автор этого очерка. Принимая
на себя ответственность за все содержащиеся в нем ошибки, я посвящаю
его своим учителям.
Алушта, октябрь 1991 г.
УШУ И ТРАДИЦИОННАЯ КУЛЬТУРА КИТАЯ
Когда мы обращаемся к традиции ушу в Китае, желая определить
ее предмет, ее историю и отличительные особенности, мы сталкиваемся
прежде всего с отсутствием в европейских языках понятий, пригодных
для обозначения практики ушу. Более того, такого понятия нет даже в
современном китайском языке. Общеупотребительный нынче термин "ушу",
что значит буквально "воинские искусства", вошел в обиход
сравнительно поздно -- лишь в период существования КНР. В
гоминьдановском Китае (т. е. в 20-40-х гг. XX в.) был принят термин
"гошу" -- "государственное искусство", созданный, вероятно, в
подражание и одновременно в пику японцам, которые свою национальную
борьбу сумо называли "государственным спортом". В старой же
китайской литературе мы обычно встречаем выражение "цюань-шу", т. е.
"кулачное искусство" или, лучше сказать, "искусство Кулака",
поскольку самое понятие "кулак" служило в традиции ушу обозначением
всей совокупности практики ушу и сопутствующего этой практике
духовного опыта. Наконец, среди китайцев Гонконга и Юго-Восточной
Азии, а также на Западе распространен термин "гунфу", который
традиционно обозначал различные виды религиозного подвижнества,
духовного совершенства и, как следствие, те или иные "чудесные"
способности последователей даосизма и буддизма. Еще и сегодня
занятия ушу называют в Китае "тренировкой ради гунфу".
Расплывчатость терминологии, относящейся к наследию ушу, сама
по себе знаменательна. Она свидетельствует о том, что в этой очень
самобытной, чисто китайской традиции мы встречаемся с особой и даже,
можно сказать, почти неизвестной в современной цивилизации практикой
-- практикой предельно целостной и синтетической по своей природе;
некоей практикой практик, неразложимой на отдельные, признаваемые
обществом виды человеческой деятельности и тем не менее
присутствующей в каждом из них. Именно эта "всеобъятная", как бы
беспредметная, одновременно духовная и телесная практика, составляла
действительную основу культурной традиции Китая, в ней эта традиция
находила свое подлинное оправдание. Уже в китайских классических
книгах имеется немало тому подтверждений. Например, в главном
конфуцианском каноне "Лунь-юй" (V в. до н. э.) записан ответ
Конфуция на высказывание некоего современника, поражавшегося широтой
познаний великого китайского мудреца. "В молодости я был беден, и
мне приходилось заниматься разными делами -- вот почему я многое
умею", -- сказал Конфуций, словно извиняясь за свою осведомленность
в "низменных" житейских делах, и затем добавил, как бы размышляя
вслух: "А вообще-то, должен ли благородный муж многое уметь? Нет,
совсем необязательно!" Конфуций и сам на склоне лет, как гласит
предание, "жил в праздности" и считал, что он велик вовсе не тем,
что много знает и умеет, а тем, что "учится без устали" и даже,
поглощенный учением -- этим непрестанным усилием
самосовершенствования, -- довольствуется самым необходимым в жизни
и "забывает о надвигающейся старости". Сходный жизненный идеал
исповедовали и древние даосы, которые вместе с Конфуцием заложили
основы китайской традиции. В книге даосского философа Чжуан-цзы
(начало III в. до н. э.) есть рассказ про некоего необыкновенного
повара по имени Дин, который разделывал туши быков так легко и
изящно, словно танцевал под музыку и нож его никогда не тупился.
Рассказ о секретах своего искусства повар Дин начал словами: "Я
люблю Путь, а он выше мастерства..." Можно вспомнить, наконец, и
даосский афоризм, гласящий: "Великое мастерство похоже на неумение".
И гунфу для китайцев -- это всегда свершение без усилия, неизбежно
обременительного.
Итак, истинная мудрость, согласно китайской традиции, есть
Путь (дао), который по определению не есть идея или понятие -- ведь
Путь не имеет конца, он есть только открытость. Дао не сводится
также к какой-либо предметной, определяемой практике, будь то труд,
познание или даже "свободное творчество".
что мудрая истина -- этот итог не размышлений, а самой жизни. Она не
выдумывается, а открывается и передается. Не может считать истинное
знание только своим личным достоянием и автор этого очерка. Принимая
на себя ответственность за все содержащиеся в нем ошибки, я посвящаю
его своим учителям.
Алушта, октябрь 1991 г.
УШУ И ТРАДИЦИОННАЯ КУЛЬТУРА КИТАЯ
Когда мы обращаемся к традиции ушу в Китае, желая определить
ее предмет, ее историю и отличительные особенности, мы сталкиваемся
прежде всего с отсутствием в европейских языках понятий, пригодных
для обозначения практики ушу. Более того, такого понятия нет даже в
современном китайском языке. Общеупотребительный нынче термин "ушу",
что значит буквально "воинские искусства", вошел в обиход
сравнительно поздно -- лишь в период существования КНР. В
гоминьдановском Китае (т. е. в 20-40-х гг. XX в.) был принят термин
"гошу" -- "государственное искусство", созданный, вероятно, в
подражание и одновременно в пику японцам, которые свою национальную
борьбу сумо называли "государственным спортом". В старой же
китайской литературе мы обычно встречаем выражение "цюань-шу", т. е.
"кулачное искусство" или, лучше сказать, "искусство Кулака",
поскольку самое понятие "кулак" служило в традиции ушу обозначением
всей совокупности практики ушу и сопутствующего этой практике
духовного опыта. Наконец, среди китайцев Гонконга и Юго-Восточной
Азии, а также на Западе распространен термин "гунфу", который
традиционно обозначал различные виды религиозного подвижнества,
духовного совершенства и, как следствие, те или иные "чудесные"
способности последователей даосизма и буддизма. Еще и сегодня
занятия ушу называют в Китае "тренировкой ради гунфу".
Расплывчатость терминологии, относящейся к наследию ушу, сама
по себе знаменательна. Она свидетельствует о том, что в этой очень
самобытной, чисто китайской традиции мы встречаемся с особой и даже,
можно сказать, почти неизвестной в современной цивилизации практикой
-- практикой предельно целостной и синтетической по своей природе;
некоей практикой практик, неразложимой на отдельные, признаваемые
обществом виды человеческой деятельности и тем не менее
присутствующей в каждом из них. Именно эта "всеобъятная", как бы
беспредметная, одновременно духовная и телесная практика, составляла
действительную основу культурной традиции Китая, в ней эта традиция
находила свое подлинное оправдание. Уже в китайских классических
книгах имеется немало тому подтверждений. Например, в главном
конфуцианском каноне "Лунь-юй" (V в. до н. э.) записан ответ
Конфуция на высказывание некоего современника, поражавшегося широтой
познаний великого китайского мудреца. "В молодости я был беден, и
мне приходилось заниматься разными делами -- вот почему я многое
умею", -- сказал Конфуций, словно извиняясь за свою осведомленность
в "низменных" житейских делах, и затем добавил, как бы размышляя
вслух: "А вообще-то, должен ли благородный муж многое уметь? Нет,
совсем необязательно!" Конфуций и сам на склоне лет, как гласит
предание, "жил в праздности" и считал, что он велик вовсе не тем,
что много знает и умеет, а тем, что "учится без устали" и даже,
поглощенный учением -- этим непрестанным усилием
самосовершенствования, -- довольствуется самым необходимым в жизни
и "забывает о надвигающейся старости". Сходный жизненный идеал
исповедовали и древние даосы, которые вместе с Конфуцием заложили
основы китайской традиции. В книге даосского философа Чжуан-цзы
(начало III в. до н. э.) есть рассказ про некоего необыкновенного
повара по имени Дин, который разделывал туши быков так легко и
изящно, словно танцевал под музыку и нож его никогда не тупился.
Рассказ о секретах своего искусства повар Дин начал словами: "Я
люблю Путь, а он выше мастерства..." Можно вспомнить, наконец, и
даосский афоризм, гласящий: "Великое мастерство похоже на неумение".
И гунфу для китайцев -- это всегда свершение без усилия, неизбежно
обременительного.
Итак, истинная мудрость, согласно китайской традиции, есть
Путь (дао), который по определению не есть идея или понятие -- ведь
Путь не имеет конца, он есть только открытость. Дао не сводится
также к какой-либо предметной, определяемой практике, будь то труд,
познание или даже "свободное творчество".
|
|