, 1969). И вместе с тем это были сознательно проводимые и рационально управляемые мероприятия.
Не играли ли, однако, в них определенной роли бессознательные процессы? Мне с самого начала бросалось в глаза, что учащиеся того времени чувствовали себя сильными лишь в группе, смело говорили и фанатично стремились к поставленной цели — изменению господствующих отношений — лишь под защитой других .
Реальные обстоятельства рисовались лишь в черных тонах. Умозрительные воображаемые новые отношения, наоборот, представлялись исключительно в светлых красках. Не кроется ли в этом «черно-белом» делении раскольный экстремизм весьма сложных, более многокрасочных отношений? Такие расколы часто наблюдаются в группах, идеализирующих себя и проклинающих других. Разве у группы не присутствует бессознательное стремление компенсировать собственное чувство неполноценности или недооценки желанием принадлежать к более выдающейся « революционной» группе? Разве не может быть так, что личное чувство опустошенности наполняется политическим содержанием?
Личный опыт в обращении со студентами и студенческими группами вполне позволяет мне ответить на этот вопрос утвердительно. Я убедился в том, что двусторонние отношения отходили на задний план и предпочтение отдавалось работе в группе. Так. например, учащиеся по социальной педагогике и воспитанию подростков Свободного Берлинского университета в подавляющем большинстве выбрали из двух возможностей — «работа с индивидом»- или «работа с группой» — работу с группой. Они избегали отношений с представителями власти и точно так же — боязливо — относились к двусторонним отношениям вообще. Однажды студенты не зашли в помещение, в котором должно было состояться заседание четырех групп самопознания, не зашли лишь потому, что — как им сказали — там находились четыре руководителя этих семинаров. Аффективно взбудораженные групповые дискуссии напоминали мне катартические процессы в терапевтических группах:
повышенная активность, иррациональные действия, замещающие и навязчивые действия. Все, даже отдаленно напоминающее о подчинении или зависимости, панически избегалось. Мышление зачастую носило нереальный характер, по форме выглядело очень абстрактным, а по содержанию представляло пересказ прочитанных произведений Маркса и Энгельса и Франкфуртской школы. Когда в те времена я пытался применить к описанным отношениям психоаналитические категории, то большинство активных студентов заявляло, что это ограниченная патологизация и криминализация, в то время как другие более сдержанные учащиеся скорее склонны были со мной согласиться. Что касается группы, то господствующие в ней фантазии всемогущества и мания величия заставляют задуматься о нерешенных проблемах самооценки, о навязчивом восстании против авторитетов, о неразрешенных эдиповых конфликтах с отцовской фигурой.
Если к этому прибавить выводы, полученные из психоаналитической практики отдельных пациентов того времени, то подозрения на наличие бессознательных невротических процессов еще более усилятся. Отцы учащихся тогдашнего поколения очень часто были участниками войны, не редко — погибшими на фронте. В связи с этим дети, тесно связанные с матерью, испытывали страх по отношению к отцовской фигуре.
Выйдя из процесса собственной социализации с лабильной неустойчивой диспозицией и ориентацией, такие студенты развили повышенную чувствительность по отношению ко всему тому. что исходило от авторитетов. Группа заменяла мать. В группе они желали изменить в лучшую сторону мир, опустошенный отцами.
В этой психоаналитической перспективе общие волнения можно назвать действиями патологическими, а именно, более или менее бессознательными действиями сопротивления по отношению к болезненно переживаемой внутренней психической лабильности и неуверенности в себе, по отношению к желанию отца. Действиями и одновременного освобождения от связи с матерью.
Дистанция во времени дает нам сегодня возможность гораздо спокойнее рассуждать о том, что же разыгралось между восставшими студентами и тогдашними общественными и научными авторитетами. Мой собственный вывод сводится к мысли, гласящей: восставшие студенты словом и делом бросили упрек отцам. Они заявили: «Вы бросили нас на произвол судьбы, вы постоянно совершали ошибки, развязывали войны, эксплуатировали людей!» Здесь можно предположить, основываясь на концепции переноса и контрпереноса в психоанализе, что студенты заняли позицию детей, упрекающих своих профессоров, в которых они видели отцов, в том, что, собственно, было адресовано собственным отцам. Таким образом в действительности упреки относились не к ученым авторитетам, а к отцам.
Этому переносу соответствовал и мой тогдашний контрперенос. В то же время я допускал, что отцы, со своей стороны, отчасти бессознательно вступили в конфликт со студентами, ассоциируя их со своими детьми, выступая в известном смысле в роли Лая по отношению к своему сыну Эдипу, иначе трудно объяснить некоторые достаточно аффектные контрмеры авторитетных лиц.
Несмотря на эти бессознательные составляющие студенческого движения, я не хочу оставлять вне внимания их влияние (в смысле реформы) на зачерствевшую структуру университетских учреждений.