Одни устанавливают базисные принципы, а затем дают чисто формальное истолкование обнаруживаемых фактов, другие же хотят предугадать сами базисные принципы и объяснить все существенные факты. Если принять во внимание трудности каждого из этих подходов, то первый метод представляется значительно более реалистичным.

Лакатос И. История, раздел I/E.

Этот факт не учитывается в статье Лакатоса и Захара "Превосходит ли Коперник Птолемея?", в которой принято, что методология, используемая при оценке теорий, 1) остается неизменной при переходе от Птолемея к Копернику и 2) заметным образом не отличается от методологии исследовательских программ. (Лакатос и Захар игнорируют также трудности динамики, которые обсуждались выше, в гл. 6 и 7. Добавление этих трудностей к описанной ими счастливой истории превращает ее в историю гнетущих ошибок.)

Об "эпистемологической иллюзии" см. гл. 15, текст к прим. 6 и 7. Цитата взята из "Истории" (с. 222).

Лакатос И. Фальсификация, с. 180; его же: История, разд. I/E.

Это выражение является, конечно, упрощением, поэтому ниже дано пояснение.

Это верно и для Поппера: "Он не только не пытался ответить, но даже и не ставил вопроса: "При каких условиях мы можем отказаться от нашего критерия демаркации?"" (Лакатос И. История, с. 240, подчеркнуто в оригинале). Но это не верно для Платона или Аристотеля, которые анализировали процесс познания и раскрывали его сложность; см. В.Виланд {390}, с. 76 и сл. (Вся суета попперианцев вокруг "оснований познания" здесь предвосхищена, и суть дела выражена в серьезных, простых аргументах и наблюдениях.) Однако для аристотелианцев позднего средневековья это справедливо.

Пример приведен в моей статье {128}.

В качестве примера см. отношение между философией Декарта и его физикой, между методологией Ньютона и его физикой, наконец, между философией Поппера и физикой Эйнштейна, как ее понимал сам Эйнштейн. Последний случай несколько затемняется тем фактом, что Поппер ссылается на Эйнштейна как на одного из своих вдохновителей и как на главный пример своего фальсификационизма. Вполне возможно, конечно, что Эйнштейн, который, по-видимому, склонялся к эпистемологическому оппортунизму (или цинизму, см. текст к прим. 6 введения), иногда вымазывался так, что его слова можно было истолковать как поддержку фальсификационястской эпистемологии. Однако его деятельность и основная масса сочинений говорят о другом; см. гл. 5.

См. также мое выступление на немецкой конференции по философии, Киль, октябрь 1972 г., напечатанное в "Трудах" конференции (Proceedings. Felix Mainer-Verlag, Hamburg).
17

Согласно Уорфу, "основа лингвистической системы (иными словами, грамматика) каждого языка есть не только система воспроизведения произносимых мыслей, она скорее представляет собой формообразующую основу мыслей, программу и руководство для мыслительной активности индивида, для анализа им впечатлений, для синтеза мыслительных схем деятельности" (Уорф Б. Л. {389}, с. 121. См. также приложение 5).

В качестве примера см. анализ метафизики хопи Уорфом в {389}, с. 57 и сл.

"Заметно различающиеся грамматики направляют к наблюдениям разных типов..." (там же, с. 221).

Там же, с. 69.

Там же, с. 68.

Там же, с. 70. Даже "фонема может нести определенные семантические обязанности, которые становятся частью ее взаимосвязей. В английском языке звонкий звук th (напр., в слове "thorn") первоначально встречается только в криптотипе {неявная классификация не связана с какой-либо важной дихотомией – с. 70} указательных слов (the, this, there, than и т.п.). Поэтому существует психологическое предубеждение против употребления звонкого звука th в новых или воображаемых словах: thig, thay, thob, thuzzle и т.д., лишенных указательного значения. Встречая в тексте такое новое слово (например, thob), мы как бы "инстинктивно" произносим глухой звук q (как th читается в слове "think"). Но это вовсе не "инстинкт". Здесь вновь появляется наша старая знакомая – лингвистическая связь" (с. 76, курсив мой. – П.Ф.).

Там же, с. 80. Уорф продолжает: "...Некоторые скорее формальные и не имеющие большого значения лингвистические группы, отмеченные какими-то явными особенностями, иногда могут приблизительно совпадать с некоторой реальной связью явлений, так что возникает мысль о рациональном осмыслении этого параллелизма. Фонетические изменения и появление отличительных грамматических особенностей могут привести к тому, что класс из формального превращается в семантический. Его устойчивость и отличия как определенного класса обеспечиваются некоторой объединяющей идеей. С течением времени он приобретает все более рациональную организацию, включая в себя новые, семантически подходящие слова и теряя некоторые прежние слова, которые утратили семантическую связь с ним. Логика следует за этим изменением". См. также описание Миллем его духовного развития в процессе обучения (текст к прим. 14 гл. 12).

Там же, с.