Я способен понять другого человека лишь внутри моего мира. Первое остаётся содержанием в предпосланности последнего. В этом смысле всякое понимание есть моё понимание. Поскольку оно состоялось, бессмысленно говорить о его адекватности или неадекватности понимаемому (заведомо трансцендентному). Точно так же обстоит дело и с моей ответственностью перед «другим».



23. Или человек ответственен – но лишь перед собой; или человек определён перед Богом – но тогда он в качестве человека ни в чём не ответственен.

С точки зрения высшего совершенно безразлично, как обстоят дела в мире. (ЛФТ, 6.432)



24. Бог внутри микрокосма всякого конкретного человека – «Бог», психологически наиболее важный из всех действующих там персонажей.

(Дух действует иначе.)



25. Ведь человек не может быть Богом (не собой).



26. Поскольку говорить об онтологически «едином» мире не имеет смысла, постольку Бог невинен: только в этом основание подлинной теодицеи.



27. Как моральный поступок, совершённый исходя из подчинения правилу (внешнего или психологического – неважно), так и моральный поступок, совершённый исходя из бытия его совершающего (из «свободы» по Канту), одинаково лишены какого-то дополнительного значения («ценности»), но в абсолютно разном смысле. Первый – поскольку сам он фальшив, второй – поскольку перед самим его лицом фальшиво любое придание ему «ценности». Этим, в общем, исчерпывается «этика». Других позитивных возможностей у этики нет.

Понятно, что этика не поддаётся высказыванию.

Этика трансцендентальна. (ЛФТ, 6.421)



28. Принимая словоупотребление Лейбница, можно сказать (в отношении посмертного вознаграждения и наказания): бессмысленно предположение, что Бог будет действовать на арене того конкретного микрокосма, на арене которого действует (и страдает) этот конкретный человек; точнее даже – что Он вообще вступит на эту арену, ибо что бы Он здесь ни сотворил, Он останется лишь персонажем данного микрокосма – в силу того обстоятельства, что Он сюда вступил. Бог не обнаруживает Себя в мире. Бог трансцендентен.



29. Оставаясь собой (а только так человек ответственен в качестве человека), человек не может выйти из своего «малого мира» (Лейбниц, Теодицея § 447) на арену «великого мира» к Богу, чтобы понести наказание (или получить вознаграждение) за «совершённое» им в малом, своём мире. Иначе человек был бы сразу собой и не собой, и «ответственность» с этим превратилась бы в фикцию.

А любое другое «наказание» фиктивно.



30. «Посмертное воздаяние», скажем «наказание за грехи», фиктивно двояко: со стороны наказуемого (не могущего стать объектом наказания, ибо принятие внешней объективности наказания заведомо не достигает реальности сферы преступного совершения, этого «микрокосма»), и со стороны наказующего (поскольку наказующий в нём дискредитировал бы сам принцип, по которому совершается это «наказание», адекватность своего «макрокосма»).

Вопрос о «спасении моей души» бессмысленен. Проблема состоит лишь в непонимании человеком самого себя.



31. В идее «посмертного воздаяния» бессознательно правит либо чувство мести (если она проецируется человеком на «другого»), либо рационализуемый с её помощью мазохистский комплекс (когда она направляется человеком на самого себя). Причём вряд ли существенна разница между негативной и позитивной стороной этой идеи («наказанием» и «вознаграждением»). Позитивный аспект растворяется в негативном.

Идея «воздаяния» исчерпывается психологическим объяснением. Морального ада и рая не существует. Вне сферы (или, если угодно, «языковой игры») психологизма идея «посмертного воздаяния» не имеет смысла. Иначе говоря, она не имеет онтологического «применения».



32. Паскаль говорит (Мысли аф. 213): «От ада или неба отделяет нас только жизнь, а это – самая хрупкая в мире вещь». – В каком же мире? Ибо как раз моя жизнь – самая несокрушимая в мире (моём мире) вещь. В мысли Паскаля предполагается как бы возможность перехода для меня от «я» к «не я» и обратно. В самом деле, я свидетель, как умирают другие люди, «он», «он» и «он» – и нет ничего легче этого; нет никакой «причины». Но моя жизнь для меня – нечто принципиально иное. «Самая хрупкая в мире вещь» – за счёт этой «вещи» держатся для меня все вещи, вообще всё, что является мне как мне, пока я жив, в процессе моей жизни, всё – хрупкое, прочное, незыблемое… Я, конечно, не имею чисто логически права сказать, что моя жизнь вовсе несокрушима (да я, пожалуй, и не смогу это «вовсе» осмыслить). Но сказать, что моя жизнь самая несокрушимая вещь из всего мне «данного» (как данного внутри неё) – для меня – моя прямая обязанность. И к тому же, я, пока жив, вряд ли смогу хоть когда-нибудь составить себе осмысленное представление о том, что это значит: моя жизнь кончилась.



33. Не стать: быть может, нет ничего проще для «меня»; ведь фраза наподобие «нельзя представить, как всё было бы без меня», если вдуматься, полностью бессмысленна.