| Авторы: |
Батура И Г |
Философские эссе
БАТУРА И.Г.
ФИЛОСОФСКИЕ ЭССЕ
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ РАССУЖДЕНИЯ О ФОРМАЛЬНОЙ СТОРОНЕ ВСЯКОГО ФИЛОСОФСТВОВАНИЯ
МАЛЕНЬКИЙ ЭТИЧЕСКИЙ ТРАКТАТ
ПРИНЦИПЫ ФИЛОСОФИИ
О БУДУЩЕМ ЕВРОПЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ РАССУЖДЕНИЯ
О ФОРМАЛЬНОЙ СТОРОНЕ
ВСЯКОГО ФИЛОСОФСТВОВАНИЯ
1
Неизбежная двойственность в отношении к любому философскому произведению: 1) произведение берётся «извне» и рассматривается как некий предмет (с ним «работают»); 2) подчиняясь произведению, сквозь него по его собственному закону происходит новый выход к миру в некотором его аспекте; при этом все иные возможности выхода к миру на пути осмысления редуцируются. Эта двойная игра имеет место всегда: философский шедевр воспринимается, с одной стороны, заведомо «не всерьёз», с другой – так, как он сам хочет быть воспринятым. В первом случае точка приложения понимания – философский текст, во втором – мир, как он интерпретирован в горизонте этого текста непосредственно. На первом пути читатель приобретает самостоятельность (включаясь в наивно-непосредственное движение философствования), но теряет всё богатство нового опыта; на втором пути происходит ровно обратное.
2
Два названных отношения к философскому тексту суть лишь крайние точки, некие идеальные состояния, между которыми образуется спектр реального отношения. Однако существует критерий, указывающий и на принципиальную разницу между ними. Решающим моментом для бытия философского акта является переход от мысли к соответствующему этой мысли тексту. Мысль об объективированной уже мысли (мысль читателя о шедевре философа) сама не объективирована: она изначально оставляет открытым некое непредметное «поле взаимодействия» обеих сторон. Внутри такого поля возможен процесс как бы новой реобъективации объективированной в тексте философской мысли. «Понимание» философского текста наступает отнюдь не тогда, когда читатель овладевает формальным языковым аппаратом этого текста, а тогда, когда читатель приобретает непредметную идею, для которой был построен данный текст, – а значит начинает ощущать жизнь смысла, игру «внутри» текста. Лишь тогда за употребляемыми терминами и просто словами перестают сохраняться «привычные» значения: всё вступает в игру. Горизонт той идеи, которую теперь понял – внутри которой оказался – читатель, как бы разворачивается перед его «умственным зрением». В любую точку текста читатель получает непосредственный выход прямо из целого общей идеи. И вот из этой позиции понимания открываются два вышеуказанных пути: 1) после вхождения названной идеи в поле «умозрения» читателя снова объективировать это понимание относительно иного понимания, т.е. взять данную философию как предмет; 2) путём некоей психологической эпохе сохранить, удержать идею в её первозданном виде и чистоте. Поскольку же идея подлинного философского произведения отнесена к целому мира, это и означает: обрести новый выход к миру, приобрести новый опыт мира. Итак, различие двух «подходов» к философскому тексту состоит в совершении или не совершении повторной объективации (исходя из соответствующих условий) «материнской» идеи данного текста.
3
История философии как раз и представляет собой историю опредмечивания конкретной философии.
4
Основной вопрос философского понимания заключается в следующем: как возможно адекватное совместное понимание хотя бы двух конкретных философий? Под «адекватным» я имею в виду здесь неопредмечивающее понимание, понимание без совершения повторной объективации идеи. Вопрос этот суть вопрос в русле критики способности мышления – вопрос о границе этой способности.
5
Сравнивая, к примеру, Канта и Гегеля, мы как бы действуем в предположении, что есть некое поле, куда эти философы могут быть одновременно введены, оставшись самими собой, причём мы этим полем располагаем. Но такого поля не существует. Точнее мы не в состоянии его «мыслить». Отсутствует как бы «ещё одно» необходимое измерение в размерности нашего мышления; тут, возможно, проявляет себя именно то замеченное Кантом обстоятельство, что мы не располагаем «интуитивным рассудком»; мы лишены непосредственного «вида» движений мысли в их собственной области; наш рассудок дискурсивен. Поэтому при сравнении философских «систем» нам остаются три возможности (продолжим начатый пример): 1) рассматривать философию Канта внутри гегелевского горизонта; т.е. относиться (поскольку это в наших силах) к Гегелю адекватно, а Канта – изнутри этой адекватности – брать как предмет; 2) наоборот, в адекватном понимании Канта взять Гегеля предметно; 3) взять обоих – и Канта, и Гегеля – как предмет на основе адекватного непосредственного понимания идеи другого философа, например Ницше. Или своего непосредственного понимания (тогда мы сами включаемся в наивную непосредственность жизни философии).
6
В теперешнем нашем положении – ибо философия уже закончилась и это решено – мы обречены, мы изначально поставлены в отношении к великим философиям так, что не можем не относиться (в самом широком смысле) к ним как к предметам – даже если мы даём себе волю полностью «отдать» себя горизонту данной философии, редуцировав к ней все прочие возможности.
ФИЛОСОФСКИЕ ЭССЕ
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ РАССУЖДЕНИЯ О ФОРМАЛЬНОЙ СТОРОНЕ ВСЯКОГО ФИЛОСОФСТВОВАНИЯ
МАЛЕНЬКИЙ ЭТИЧЕСКИЙ ТРАКТАТ
ПРИНЦИПЫ ФИЛОСОФИИ
О БУДУЩЕМ ЕВРОПЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ РАССУЖДЕНИЯ
О ФОРМАЛЬНОЙ СТОРОНЕ
ВСЯКОГО ФИЛОСОФСТВОВАНИЯ
1
Неизбежная двойственность в отношении к любому философскому произведению: 1) произведение берётся «извне» и рассматривается как некий предмет (с ним «работают»); 2) подчиняясь произведению, сквозь него по его собственному закону происходит новый выход к миру в некотором его аспекте; при этом все иные возможности выхода к миру на пути осмысления редуцируются. Эта двойная игра имеет место всегда: философский шедевр воспринимается, с одной стороны, заведомо «не всерьёз», с другой – так, как он сам хочет быть воспринятым. В первом случае точка приложения понимания – философский текст, во втором – мир, как он интерпретирован в горизонте этого текста непосредственно. На первом пути читатель приобретает самостоятельность (включаясь в наивно-непосредственное движение философствования), но теряет всё богатство нового опыта; на втором пути происходит ровно обратное.
2
Два названных отношения к философскому тексту суть лишь крайние точки, некие идеальные состояния, между которыми образуется спектр реального отношения. Однако существует критерий, указывающий и на принципиальную разницу между ними. Решающим моментом для бытия философского акта является переход от мысли к соответствующему этой мысли тексту. Мысль об объективированной уже мысли (мысль читателя о шедевре философа) сама не объективирована: она изначально оставляет открытым некое непредметное «поле взаимодействия» обеих сторон. Внутри такого поля возможен процесс как бы новой реобъективации объективированной в тексте философской мысли. «Понимание» философского текста наступает отнюдь не тогда, когда читатель овладевает формальным языковым аппаратом этого текста, а тогда, когда читатель приобретает непредметную идею, для которой был построен данный текст, – а значит начинает ощущать жизнь смысла, игру «внутри» текста. Лишь тогда за употребляемыми терминами и просто словами перестают сохраняться «привычные» значения: всё вступает в игру. Горизонт той идеи, которую теперь понял – внутри которой оказался – читатель, как бы разворачивается перед его «умственным зрением». В любую точку текста читатель получает непосредственный выход прямо из целого общей идеи. И вот из этой позиции понимания открываются два вышеуказанных пути: 1) после вхождения названной идеи в поле «умозрения» читателя снова объективировать это понимание относительно иного понимания, т.е. взять данную философию как предмет; 2) путём некоей психологической эпохе сохранить, удержать идею в её первозданном виде и чистоте. Поскольку же идея подлинного философского произведения отнесена к целому мира, это и означает: обрести новый выход к миру, приобрести новый опыт мира. Итак, различие двух «подходов» к философскому тексту состоит в совершении или не совершении повторной объективации (исходя из соответствующих условий) «материнской» идеи данного текста.
3
История философии как раз и представляет собой историю опредмечивания конкретной философии.
4
Основной вопрос философского понимания заключается в следующем: как возможно адекватное совместное понимание хотя бы двух конкретных философий? Под «адекватным» я имею в виду здесь неопредмечивающее понимание, понимание без совершения повторной объективации идеи. Вопрос этот суть вопрос в русле критики способности мышления – вопрос о границе этой способности.
5
Сравнивая, к примеру, Канта и Гегеля, мы как бы действуем в предположении, что есть некое поле, куда эти философы могут быть одновременно введены, оставшись самими собой, причём мы этим полем располагаем. Но такого поля не существует. Точнее мы не в состоянии его «мыслить». Отсутствует как бы «ещё одно» необходимое измерение в размерности нашего мышления; тут, возможно, проявляет себя именно то замеченное Кантом обстоятельство, что мы не располагаем «интуитивным рассудком»; мы лишены непосредственного «вида» движений мысли в их собственной области; наш рассудок дискурсивен. Поэтому при сравнении философских «систем» нам остаются три возможности (продолжим начатый пример): 1) рассматривать философию Канта внутри гегелевского горизонта; т.е. относиться (поскольку это в наших силах) к Гегелю адекватно, а Канта – изнутри этой адекватности – брать как предмет; 2) наоборот, в адекватном понимании Канта взять Гегеля предметно; 3) взять обоих – и Канта, и Гегеля – как предмет на основе адекватного непосредственного понимания идеи другого философа, например Ницше. Или своего непосредственного понимания (тогда мы сами включаемся в наивную непосредственность жизни философии).
6
В теперешнем нашем положении – ибо философия уже закончилась и это решено – мы обречены, мы изначально поставлены в отношении к великим философиям так, что не можем не относиться (в самом широком смысле) к ним как к предметам – даже если мы даём себе волю полностью «отдать» себя горизонту данной философии, редуцировав к ней все прочие возможности.
|
|