Скачать 199.86 Кбайт
Успехи ясновидения (трактаты для а.)
Тем более, что товарищи по перу не останутся в стороне — прогонят из литературы в толчки. Клоун, кажется, любил поголодать? Вот и пусть поголодает.
«Эта отрубленная голова была торжественно поставлена на стол. И жена Марка Антония, эта бешеная и преступная бабенка, проткнула язык Цицерона булавкой, говоря: "Пусть он теперь поговорит"».
Бродит по Сестрорецкому кладбищу раздраженная тень, трогает тростью прутья ограды.
БОГ И БРОДСКИЙ
И, по комнате точно шаман кружа,
я наматываю, как клубок,
на себя пустоту ее, чтоб душа
знала что-то, что знает Бог.
И. Б.
Немного теории
18 февраля 1964 года на улице Восстания, 38, в заседании Дзержинского райсуда города Ленинграда состоялась непродолжительная дискуссия по важнейшей философской проблеме. Лучшие умы человечества на протяжении ряда столетий бились над проблемой этою тщетно, — и вряд ли она будет решена до скончания веков, — однако упомянутая дискуссия дала практический результат — скверный, но важный.
Само собой, я говорю о знаменитом эпизоде знаменитого судебного процесса над тунеядцем и окололитературным трутнем Иосифом Бродским. Цитирую опять-таки знаменитую запись Фриды Вигдоровой:
СУДЬЯ: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
БРОДСКИЙ: Никто. А кто причислил меня к роду человеческому?
СУДЬЯ: А вы учились этому?
БРОДСКИЙ: Чему?
СУДЬЯ: Чтоб быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят... где учат...
БРОДСКИЙ: Я не думал... я не думал, что это дается образованием.
СУДЬЯ: А чем же?
БРОДСКИЙ: Я думаю, это... от Бога...
СУДЬЯ: У вас есть ходатайства к суду?
БРОДСКИЙ: Я хотел бы знать, за что меня арестовали?
СУДЬЯ: Это вопрос, а не ходатайство.
БРОДСКИЙ: Тогда у меня ходатайства нет.
Сценка вошла навсегда в историю — и не только в историю русской литературы. Что-то очень похожее происходило в 399 году до нашей эры в Афинском горсуде с околофилософским трутнем по имени Сократ, — согласитесь: наш тунеядец держался не хуже.
И дальнейшая вся его жизнь показала, что он был человек мужественный, к тому же очень умный, — но интеллектуальная храбрость, сверкнувшая в этих простодушных и вежливых репликах, — сказанных посреди враждебной толпы, перед лицом серьезной опасности так спокойно, — никогда не перестанет меня удивлять. Словно его не обрабатывали с момента рождения, то есть почти 24 года (и перед тем его родителей столько же) самой передовой в мире идеологией! — в стране карликов и вечных детей он ведет себя как совершеннолетний нормального роста.
СУД УДАЛЯЕТСЯ НА СОВЕЩАНИЕ. А ПОТОМ ВЫХОДИТ И ЧИТАЕТ ПОСТАНОВЛЕНИЕ:
Направить на судебно-психиатрическую экспертизу, перед которой поставить вопрос, страдает ли Бродский каким-либо психическим заболеванием и препятствует ли это заболевание направлению Бродского в отдаленные местности для принудительного труда.
То есть предыдущий диалог дал повод заподозрить, что подсудимый притворяется умалишенным. А может быть — и не притворяется:
СУДЬЯ: Есть ли у вас вопросы?
БРОДСКИЙ: У меня одна просьба: дать мне в камеру бумагу и перо.
СУДЬЯ: Это вы просите у начальника милиции.
БРОДСКИЙ: Я просил, он отказал. Я прошу бумагу и перо.
СУДЬЯ (смягчаясь): Хорошо, я передам.
БРОДСКИЙ: Спасибо.
Асклепий северных наших Афин, конечно, не подвел родную Фемиду — поставил диагноз благоприятный: «В наличии психопатические черты характера, но трудоспособен. Поэтому могут быть применены меры административного порядка».
Немного практики
Да, не слабый это был указик Президиума Верховного Совета — майский, кажется, 1961, что ли, года. Он прикреплял намертво интеллигента к государству — заклепав зазор, то есть отменив воображаемый Юрьев день: лица так называемых свободных профессий должны быть приписаны к учреждениям; поэтом можешь ты не быть, но служащим — обязан; либо чиновник, либо преступник, — третьего не дано; картинки рисуешь, стишки сочиняешь? — это дело; только пойди сперва попаши — а когда докажешь компетентным органам, что твоя художественная самодеятельность — а, главное, ты сам — не лишние для государственной пропаганды, — что ж, тогда вступай в соответствующий творческий союз, и там партбюро позаботится, чтобы с тобой обращались сообразно выказанному усердию.
Не желаешь? Двигай на сто первый километр, на черную, подневольную работу, — в нети, одним словом.
Приговор, вынесенный (13 марта 1964) Иосифу Бродскому, — пять лет принудительных работ в отдаленной местности, — расплющил сотни, если не тысячи жизней и дарований.
Но почему именно его выбрали для показательной гражданской казни — до сих пор ясно не совсем.
Да, сочинял стихи. Да, уже большей частью хорошие, иногда — очень. Да, пользовался некоторой известностью, как бы подземной славой. Наконец, ходили в слепой машинописи — почему-то попадались всегда очень слабые отпечатки — несколько дерзких строф, например:
Вперед-вперед, отечество мое,
куда нас гонит храброе жулье,
куда нас гонит злобный стук идей
и хор апоплексических вождей.
«Эта отрубленная голова была торжественно поставлена на стол. И жена Марка Антония, эта бешеная и преступная бабенка, проткнула язык Цицерона булавкой, говоря: "Пусть он теперь поговорит"».
Бродит по Сестрорецкому кладбищу раздраженная тень, трогает тростью прутья ограды.
БОГ И БРОДСКИЙ
И, по комнате точно шаман кружа,
я наматываю, как клубок,
на себя пустоту ее, чтоб душа
знала что-то, что знает Бог.
И. Б.
Немного теории
18 февраля 1964 года на улице Восстания, 38, в заседании Дзержинского райсуда города Ленинграда состоялась непродолжительная дискуссия по важнейшей философской проблеме. Лучшие умы человечества на протяжении ряда столетий бились над проблемой этою тщетно, — и вряд ли она будет решена до скончания веков, — однако упомянутая дискуссия дала практический результат — скверный, но важный.
Само собой, я говорю о знаменитом эпизоде знаменитого судебного процесса над тунеядцем и окололитературным трутнем Иосифом Бродским. Цитирую опять-таки знаменитую запись Фриды Вигдоровой:
СУДЬЯ: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
БРОДСКИЙ: Никто. А кто причислил меня к роду человеческому?
СУДЬЯ: А вы учились этому?
БРОДСКИЙ: Чему?
СУДЬЯ: Чтоб быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят... где учат...
БРОДСКИЙ: Я не думал... я не думал, что это дается образованием.
СУДЬЯ: А чем же?
БРОДСКИЙ: Я думаю, это... от Бога...
СУДЬЯ: У вас есть ходатайства к суду?
БРОДСКИЙ: Я хотел бы знать, за что меня арестовали?
СУДЬЯ: Это вопрос, а не ходатайство.
БРОДСКИЙ: Тогда у меня ходатайства нет.
Сценка вошла навсегда в историю — и не только в историю русской литературы. Что-то очень похожее происходило в 399 году до нашей эры в Афинском горсуде с околофилософским трутнем по имени Сократ, — согласитесь: наш тунеядец держался не хуже.
И дальнейшая вся его жизнь показала, что он был человек мужественный, к тому же очень умный, — но интеллектуальная храбрость, сверкнувшая в этих простодушных и вежливых репликах, — сказанных посреди враждебной толпы, перед лицом серьезной опасности так спокойно, — никогда не перестанет меня удивлять. Словно его не обрабатывали с момента рождения, то есть почти 24 года (и перед тем его родителей столько же) самой передовой в мире идеологией! — в стране карликов и вечных детей он ведет себя как совершеннолетний нормального роста.
СУД УДАЛЯЕТСЯ НА СОВЕЩАНИЕ. А ПОТОМ ВЫХОДИТ И ЧИТАЕТ ПОСТАНОВЛЕНИЕ:
Направить на судебно-психиатрическую экспертизу, перед которой поставить вопрос, страдает ли Бродский каким-либо психическим заболеванием и препятствует ли это заболевание направлению Бродского в отдаленные местности для принудительного труда.
То есть предыдущий диалог дал повод заподозрить, что подсудимый притворяется умалишенным. А может быть — и не притворяется:
СУДЬЯ: Есть ли у вас вопросы?
БРОДСКИЙ: У меня одна просьба: дать мне в камеру бумагу и перо.
СУДЬЯ: Это вы просите у начальника милиции.
БРОДСКИЙ: Я просил, он отказал. Я прошу бумагу и перо.
СУДЬЯ (смягчаясь): Хорошо, я передам.
БРОДСКИЙ: Спасибо.
Асклепий северных наших Афин, конечно, не подвел родную Фемиду — поставил диагноз благоприятный: «В наличии психопатические черты характера, но трудоспособен. Поэтому могут быть применены меры административного порядка».
Немного практики
Да, не слабый это был указик Президиума Верховного Совета — майский, кажется, 1961, что ли, года. Он прикреплял намертво интеллигента к государству — заклепав зазор, то есть отменив воображаемый Юрьев день: лица так называемых свободных профессий должны быть приписаны к учреждениям; поэтом можешь ты не быть, но служащим — обязан; либо чиновник, либо преступник, — третьего не дано; картинки рисуешь, стишки сочиняешь? — это дело; только пойди сперва попаши — а когда докажешь компетентным органам, что твоя художественная самодеятельность — а, главное, ты сам — не лишние для государственной пропаганды, — что ж, тогда вступай в соответствующий творческий союз, и там партбюро позаботится, чтобы с тобой обращались сообразно выказанному усердию.
Не желаешь? Двигай на сто первый километр, на черную, подневольную работу, — в нети, одним словом.
Приговор, вынесенный (13 марта 1964) Иосифу Бродскому, — пять лет принудительных работ в отдаленной местности, — расплющил сотни, если не тысячи жизней и дарований.
Но почему именно его выбрали для показательной гражданской казни — до сих пор ясно не совсем.
Да, сочинял стихи. Да, уже большей частью хорошие, иногда — очень. Да, пользовался некоторой известностью, как бы подземной славой. Наконец, ходили в слепой машинописи — почему-то попадались всегда очень слабые отпечатки — несколько дерзких строф, например:
Вперед-вперед, отечество мое,
куда нас гонит храброе жулье,
куда нас гонит злобный стук идей
и хор апоплексических вождей.
|
|