Следовательно, нравственность тем больше имеет силы над человеческим
сердцем, чем более чисто она представлена. Отсюда следует, что если закон
нравственности и образ святости и добродетели вообще должны оказывать
некоторое влияние на нашу душу, то они могут его оказывать, лишь поскольку
они как мотивы принимаются близко к сердцу в чистом виде, не смешанные с
намерениями приобрести что-то для собственного благополучия, потому что
ярче всего они проявляются в страданиях. Но то, устранение чего увеличивает
действие движущей силы, есть препятствие. Следовательно, всякая примесь
мотивов личного счастья препятствует тому, чтобы моральный закон имел
влияние на человеческое сердце. - Я утверждаю далее, что даже в
вышеуказанном удивительном поступке, когда побудительной причиной, из
которой он возник, было глубокое уважение к своему долгу, именно это
уважение к закону, а не притязание на внутреннее представление о
великодушии и благородном, достойном образе мыслей имеет величайшее влияние
на душу зрителя; следовательно, долг, а не заслуга должен оказывать не
только самое определенное, но, если он представлен в истинном свете своей
ненарушимости, и самое неотразимое влияние на душу.

В наше время, когда нежными и мягкими чувствами или высокопарными и
раздутыми претензиями, скорее расслабляющими, чем укрепляющими сердце,
надеются сделать для души больше, чем скучным и серьезным представлением о
долге, более соразмерным с человеческим несовершенством и прогрессом в
добре, указание на этот метод более необходимо, чем когда бы то ни было.
Совершенно нецелесообразно ставить в пример детям поступки как благородные,
великодушные и достойные в надежде склонить их к ним, возбуждая энтузиазм.
Действительно, так как дети не очень преуспели в соблюдении самого обычного
долга и даже в правильной оценке его, то это означало бы, что со временем
они сделались бы мечтателями. Но и для более зрелой и опытной части
человечества этот мнимый мотив оказывает если не вредное, то во всяком
случае не истинно моральное влияние на душу, которого ведь и хотели
добиться.

Все чувства, в особенности те, которые вызывают столь необычное напряжение,
должны оказывать свое влияние именно в момент их остроты, до того как они
утихнут; иначе они ни к чему не ведут, поскольку сердце естественным путем
возвращается к своему естественному, умеренному жизненному темпу и таким
образом становится по-прежнему вялым, так как до него было донесено то, что
его возбуждало, но не то, что давало бы ему силы. Принципы должны быть
основаны на понятиях; на всякой другой основе могут иметь место только
вспышки, которые не могут дать человеку никакой моральной ценности и даже
уверенности в себе, без чего не может быть сознания своего морального
убеждения и морального характера, а это сознание - высшее благо в человеке.
Эти понятия, если они должны стать субъективно практическими, не должны
останавливаться на объективных законах нравственности, чтобы восхищаться
ими и высоко ценить их по отношению к человечеству, а должны рассматривать
представление о них по отношению к человеку и к его индивидуальности; в
самом деле, этот закон появляется в форме, правда в высшей степени
достойной уважения, но не столь привлекательной, как если бы он принадлежал
к тому элементу, к которому человек естественным образом привык, а в таком
виде, в каком он вынуждает человека - часто не без самоотречения -
оставлять естественные склонности и обращаться к высшему закону, в котором
человек может сохранить себя лишь с трудом, постоянно опасаясь возврата [к
прежнему ]. Одним словом, моральный закон требует соблюдения из чувства
долга, а не из предпочтения, которого нельзя и не надо предполагать.

Посмотрим на примере, больше ли субъективно движущей силы мотива
заключается в представлении о поступке как поступке благородном и
великодушном, чем в том случае, если он представляется только как долг по
отношению к серьезному моральному закону. Если кто-то с величайшей
опасностью для жизни пытается спасти при кораблекрушении людей и при этом в
конце концов сам погибает, то этот поступок хотя, с одной стороны, и
вменяется в долг, но, с другой стороны, большей частью вменяется в заслугу,
однако высокая оценка такого поступка очень ослабляется понятием о долге по
отношению к самому себе, который здесь до некоторой степени терпит ущерб.
Более определенно великодушное принесение в жертву своей жизни для спасения
родины, хотя и здесь остается некоторое сомнение, действительно ли это
неоспоримый долг - добровольно и без всяких приказаний посвящать себя этой
цели; и поступок этот не имеет в себе всей силы примера и побуждения к
подражанию. Но если это непременный долг, неисполнение которого нарушает