В 1892 году, когда папа опубликовал письмо с призывом ко всем людям доброй воли во Франции, в том числе протестантам и евреям, объединиться против «врагов религии и общества», барон Альфред де Ротшильд нанес визит папскому нунцию в Париже монсиньору Феррата и заверил его, что французские евреи с готовностью последуют этому призыву. Феррата включил в свои мемуары рассказ об этой встрече. Беседа велась по правилам фехтовального поединка – каждая сторона вела счет ударам; однако манеры барона были лучше манер нунция, который, рассказывая о встрече, не мог скрыть своей антипатии к Ротшильду и его нации. Феррата выразил надежду, что после призыва папы ко всем людям доброй воли, включая евреев, вместе бороться против врагов религии и общества, «сыны Израиля, которые во Франции не слишком многочисленны, но весьма могущественны, прекратят поддерживать масонов и других сектантов в их борьбе против католической церкви». Нунций сказал, «что он не обвиняет всех евреев, однако должен отметить, что значительное число их всегда находится в первых рядах противников церкви и религиозных интересов. Естественно, что это вызывает у католиков раздражение, которое может иметь нежелательные последствия. В конце концов, оно может обратиться против верований, а еще более – против богатства евреев». Барон соглашался, что известное число евреев заслужило подобные упреки, однако заверял, что они не представляют большинства французских евреев. Меньшинство, как вежливо указал барон нунцию, не хочет подчиняться воле своих лидеров точно так же, как некоторые католики восстают против авторитета церкви. Монсиньор Феррата, который, несомненно, понял ответный выпад, перевел разговор на более конкретную тему, заявив, что на самом деле именно Ротшильд направляет и контролирует действия еврейских антиклерикалов. «Затем я указал ему, что дом Ротшильдов располагает многочисленными способами оказывать давление на всех евреев, а он ответил мне с величайшей вежливостью, что он не устанет действовать в духе наставлений Его Святейшества, которые он считает своевременными и весьма мудрыми» (64, 2, 312-313).

Лишь немногие французские католики, как тактично напомнил Ротшильд папскому нунцию, выказали готовность следовать наставлениям папы. В провинции бесчисленные маркизы, графы, виконты и бароны, гниющие в своих приходящих в упадок замках, продолжали молиться о восстановлении монархии. Дрюмон, конечно, был возмущен предложением сотрудничества католиков с евреями и призывал какого-нибудь французского рыцаря воспользоваться железной рукавицей Ногаре, которой тот дал пощечину Бонифацию VIII28 в Ананьи. Папа, «прославленный простофиля», как характеризовал его Жорж Бернанос, вызвал недовольство клерикальной и роялистской партий: им было известно, что взгляды папы на дело Дрейфуса сильно отличались от взглядов кардинала Рамполлы и римского нунция. В сложившейся ситуации он не сделал, да и не мог сделать публичного заявления по этому вопросу. Но в частном письме, которое он позволил опубликовать своему корреспонденту, он в поразительной фразе выразил свою симпатию к страданиям невинного еврея: «Счастлива жертва, которую Бог избрал достойной уподобиться Своему собственному распятому Сыну» (147, 5, 37). Большинство французов считали публикацию этого письма "недопустимым вмешательством во французскую политику, и лишь немногие были способны оценить папское упоминание о мистической доктрине искупительного страдания. В этой публикации подозревали какой-то «еврейский подвох» и ожидали официального опровержения Ватикана; однако ждали напрасно. Добрые католики, утешившие себя тем, что папа высказал свое мнение не официально, а в частном письме, искали утешения в молитве, и было отслужено множество месс за возвращение папы на путь истинный.

Возможно, Лев XIII заметил исторические признаки того, что сейчас, по прошествии 50 лет, уже более различимо. Страдания Дрейфуса, из-за которого с новой силой вспыхнула ненависть ко всему еврейскому народу, оказали влияние на ход событий, которые в эти годы никто не был способен предсказать. Никто не заметил, что посетивший Францию иностранец, человек, которому было суждено стать одним из великих вождей еврейского народа, наблюдал растущую волну ненависти с пророческим пониманием. Он приехал из Австрии, этот высокий человек примечательной наружности, свободно чувствовавший себя в нееврейском мире, в котором он был принят и жил счастливо; совершенно ассимилированный еврей и тем не менее – пророк Израиля. Его звали Теодор Герцль. Дрюмон вернул Герцля народу Израиля. Герцль был наиболее деятельным из множества евреев, увидевших в трагедии Дрейфуса еще одно повторение их истории с того времени, как они отправились в изгнание. Он стал проповедником возвращения; он убедил многих евреев, что в этом мире их единственный путь к спасению – дорога, ведущая в их собственный дом.

Юдофобия, возродившаяся в Германии, Австрии, России и Польше за несколько лет до публикации «Еврейской Франции», не поколебала уверенности западного еврейства в том, что прогресс, просвещение и либеральные политические концепции 19 века являются гарантией безопасности.