Отчет д-ра Шоу гораздо более информативен и немногословен, чем нелепые выводы всех комиссий экспертов, которые в течение первых двадцати лет мандата направлялись в Палестину почти ежегодно. Экономические возможности страны были подытожены Шоу всего в нескольких фразах, актуальных как для 1738, так и для 1938 года:

«Бесплодие и нужда, на которые злостно или злонамеренно жалуются некоторые авторы, проистекают не от несостоятельности или естественного неплодородия этой страны, а от недостатка в жителях; отвращение к труду и отсутствие усердия со стороны тех немногих, кто владеет землей, поистине велико… Эта страна – хорошая страна, и она все еще в состоянии снабжать соседние страны теми же количествами зерна и масла, какие, как известно, производились в ней во времена Соломона»3 (164, 365-366).

Американский исследователь пуританского толка, руководивший в 1848 году экспедицией по изучению Иордана и Мертвого моря, характеризовал Палестину как «землю, погубленную гневом оскорбленного Бога». Однако он не верил в то, что евреи навечно осуждены на разлуку со своей страной. Его прогноз будущего поразителен тем, что, по его мнению, евреи смогут вернуться лишь после того, как будет сокрушена власть не только Турции, но и «почитателей Тора» *4:

«Необходимо лишь падение этой державы (Турции), которая на протяжении стольких столетий возлежала, подобно инкубу *5, на теле Востока, и возвращение евреев в Палестину будет обеспечено. Рост терпимости, сближение вер, единодушие, сопровождающее все благотворительные начинания, служат для наблюдательного ума доказательством того, что сочувствие, укрепленное верой, сотрет с лица земли вековое предубеждение против этого несчастного народа вместе со всеми прочими проявлениями фанатизма… Прежде, чем это случится, должны быть сметены многочисленные Торы с их Эддами *6, но это время придет» (110, 319).

В конце 19 века шотландский миссионер д-р Джеймс Смит находил, что страна могла бы быть плодородной, «если бы ее возделывали менее нищие, менее неспособные и менее ленивые земледельцы… Если бы заброшенные колодцы были открыты вновь и если бы обнаруженная вода распределялась более разумно, для этой несчастной страны, некогда бывшей столь счастливой, началась бы эра процветания» (167, 27). Под турецким господством условия жизни местного населения были совершенно нищенскими. Джеймс Смит с унынием пишет о «виде и запахе улиц» и почти повсеместном отсутствии освещения и канализации. По его данным, население Иерусалима составляло 70 тысяч человек, в том числе 40 тысяч евреев, многие из которых жили «в скалах и пещерах за пределами города». Немецкий консул отмечал, что еврейские бедняки Иерусалима «покупали – и не задешево – воду, уже использованную богатыми для мытья и купания; я наблюдал это еще в 1900 году» (152, 7).

Среди литературных занаменитостей, описавших свои впечатления от посещения Палестины, никто, включая Шатобриана, не соединял предвзятость взгляда с поэтическим романтизмом так трогательно, как это сделал в книге «Иерусалим, Галилея» Пьер Лоти *7. Он был далеко не набожным христианином, но его меланхолический скептицизм ни на йоту не ослабил привитого ему презрения к народу Израиля. После посещения Стены плача он выразил это презрение в выражениях, почти не отличавшихся от тех, которыми за поколение до него пользовался Балмез: «Несомненно, на их челе запечатлен особый знак – знак проклятия, которым заклеймен весь их народ». Он хотел бы "плакать вместе с ними… не будь они евреями; если бы их отталкивающий вид не пробудил в моем сердце странного холода". Земля тоже несла на себе печать проклятия. Путешествуя по весенней Галилее, Пьер Лоти нашел ее «безмолвной под огромным саваном цветов». Он скорбел о «неизлечимом запустении Самарии» и видел «тяготевшую над Иудеей смерть». Усилия горстки старых евреев в Тверии, мечтавших о «навсегда ушедшем прошлом», вызывали в нем жалость. Арабы, неизменно исполненные достоинства и величавые, пришли сюда, «чтобы осуществить угрозы библейских пророчеств, чтобы медленно опустошить, медленно разрушить, распространить по всей стране странное оцепенение». Разумеется, для надежды более не было места – так считали и Златоуст, и Боссюэ. Витающие над развалинами видения древней славы будут «недвижимы во веки веков», и «есть что-то окончательное в тяготеющей над всей Святой землей меланхолии заброшенности, что-то, обреченное длиться вечно». Угасание было необходимо и неизбежно. И в самом деле, лучше, «чтобы священная почва Галилеи так и оставалась бы замершей и мертвой для мира», с тем, чтобы даже почти разуверившийся «христианин мог бы всегда в покое пролить свои слезы над бедствием земли и ее древнего народа». Это место не предназначено для жизни и работы людей. «Никакие алтари из золота, никакие возведенные императорами базилики не соответствовали бы этому полному великих воспоминаний месту так, как соответствует ему эта заброшенность, это господство тишины, это царство сорной травы, этот конец времен».

Все, кто посетил страну в начале нашего столетия, были единодушны в том, что в техническом отношении возрождение сельского хозяйства страны сопряжено с непреодолимыми трудностями.